И все же он оказался достаточно интересной личностью. Говорил о реальных вещах, если вы понимаете, что я имею в виду. Оливер, не переставая, сыпал дурацкими глупыми шутками. Что еще интересного? У меня сложилось стойкое ощущение, что Стюарта что-то гнетет. Постоянно. Ну да ладно.
СТЮАРТ: Я много читаю — больше, чем раньше. Документальную литературу. Исторические сочинения, биографии, научные книги. Мне нравятся книги, в которых все — правда. Иногда я читаю и художественную литературу. Как правило, это романы, о которых много говорят. Но романы совсем не похожи на жизнь. В романах герои женятся, и на этом история заканчивается — но я по опыту знаю, что это не так. В жизни любой конец — это начало другой истории. За исключением тех случаев, когда герой умирает — это уже настоящий конец. Я так думаю, если бы романы следовали правде жизни, они должны были бы завершаться смертью всех героев; но тогда мы бы их не читали, правильно?
Я вот что пытаюсь сказать: когда я увидел — когда мы с вами увидели, — как Оливер с ревом скрывается за поворотом в той французской деревне десять лет назад, вы ведь наверняка подумали, что это конец истории? И я вас не виню — я тоже подумал, что это конец. Вернее, мне очень хотелось, чтобы это был конец Но жизнь никогда тебя не отпускает, правда? Жизнь не закроешь и не отложишь в сторону, как книгу.
ОЛИВЕР: За ужином Стюарт проявил свою стюартность в полной мере. Святой Симеон Столпник наверняка нарастил бы свой столп еще выше, лишь бы спастись от нарколептических миазмов, что курились у ножек стола, словно пар от сухого льда. Мне это напомнило прежние времена, когда — в тщетной попытке раскачать нашего малыша-Сью на практическое воплощение эротических фантазий, — я таскал его с собой на двойные свидания «пара на пару». Он и тогда тоже сидел за столом, проявляя общительность и оживление на уровне хлебной палочки, а потом страшно расстраивался и злился, когда обе прекрасные сеньориты выражали недвусмысленное желание уйти с вашим покорным слугой. Можно даже сказать, одним только своим присутствием наш стеатопигий друг выполнял немаловажную общественно-полезную функцию по облегчению стараний ближнего: если хочешь любви на троих, позови Стюарта на двойное свидание. Хотя тут были свои неудобства. В частности — к концу вечера он сидел весь из себя несчастный (а ведь ему должно было повезти), и мне приходилось всячески его утешать, чесать за ушком и приглаживать перышки, прежде чем он упорхнет на ночной автобус, чтобы вернуться в свою одинокую избу-дрочильню.
Также: Стюарт явно считает, что за последние десять лет он существенно повысил коэффициент своего savoir faire.[75] Но если при встрече в компании ты — единственный незанятый мужчина, то ты хотя бы из вежливости обязан проявить внимание к единственной присутствующей незанятой женщине и занять ее светской беседой, правильно? Например, поинтересоваться: «А кем вы работаете?», или «Вы в какой категории по шкале налоговый ставок: Е или D?», или «А вы вовремя подаете декларацию о доходах?» Однако он просто таращился на мадмуазель Элли, как будто у него запотели контактные линзы. Выждав какое-то время, я все же решил оживить беседу. После чего наш Стюарт впал в другую крайность и пустился в пространные рассуждения о мировой пищевой экономике и о своей лично высокой миссии — продавать людям морковь, натуральную, как гениталии Люцифера, и такую же заскорузлую.
Также: он бросился помогать Джилиан «убираться». Очень трогательная картина: Стюарт загружает посудомоечную машину, — но музыкальное сопровождение в виде гармоничного звона ножей и вилок под напором воды — это не то, что я называю «петь, отрабатывая свой ужин».
Также: в какой-то момент его очень расстроил и даже, похоже, взбесил тот факт, что художественная и нехудожественная литература вполне уживаются на одной книжной полке у тонкого и восприимчивого человека. Он даже выдал возмущенный пассаж насчет того, почему нехудожественную литературу с таким явным пренебрежением определяют уже существующим определением, но только с частицей «не»?! Это все равно, что назвать фрукт неовощем. Или — на тот случай, если мы не поняли с первого раза — все равно, что назвать овощ нефруктом.
Художественная литература, ответил я, есть высшее воплощение художественности. А нехудожественная литература есть шлак от золота для дураков (сам не знаю, что это значит; просто мне нравится выражение). Он не понял, что я имею в виду. Вот смотри, сказал я, художественная литература — и искусство вообще, если брать шире, — это образец, базовая линия, золотая середина, меридиан, северный полюс, Полярная звезда, путеводная звезда, краеугольный камень, магнитный север, экватор, beau ideal, [76] summum,[77] квинтэссенция, ne plus ultra,[78] упавшая звезда, комета Галлея, Звезда Востока. Это и Атлантида, и Эверест. Или, если более по-стюартовски, это белая разделительная полоса посередине дороги. А все остальное — это девиация, сиречь отклонение от курса, свет светофора, камера слежения в retroviseur.[79]
Он на секунду задумался, а потом прочитал нараспев:
— Двойные окна ты выбираешь раз и навсегда, поэтому выбирай лучшее — выбирай Эверест.[80]
Иногда мое терпение подвергается суровому испытанию. Святой Оливер, мученик мелочной скуки жизни.
ДЖИЛИАН: Сначала я не поверила, когда Оливер мне сказал, что он пригласил их на ужин. Только их двоих, так что намек сразу ясен. Я сказала, что умываю руки. Спросила, что он будет готовить. Он сказал, что закажет карри с доставкой на дом. А я уже, кажется, говорила, что Оливер не любит индийскую кухню. Поскольку это была целиком и полностью его затея, я не участвовала в подготовке вечера. Стюарт держался на высоте. Помог мне убрать со стола. Он так бережно ставил тарелки в посудомоечную машину — едва ли не нежно. Я даже заметила, что он поправил эти покрытые пластиком зубчики на решетке, которые всегда выгибаются не в ту сторону, когда к машине подходит Оливер. И еще он сказал, понизив голос, но все-таки не себе под нос, тихо, но твердо:
— Думаю, это надо менять.
— Стюарт, — сказала я, — она старая, да, но она прекрасно работает.
— Нет, не машину. Я имею в виду, все вообще. Дальше так продолжаться не может.
СТЮАРТ: Вот такой у меня план:
— Им всем нужно больше места;
— Школы в округе — не самые лучшие;
— Джилиан нужна студия попросторней;
— Оливеру нужно встряхнуться и оторвать задницу от дивана;
— Таким образом, если вкратце: им нужен нормальных размеров дом в районе, где есть нормальные школы;
— И вот что забавно: у меня есть такой дом;
— И это решение проблемы;
— Хотя я понимаю, что тут может возникнуть проблема. Надо каким-то образом убедить Оливера, что это — для блага Джилиан, а Джилиан убедить, что это — для блага Оливера. И убедить их обоих, что это — для блага детей. Задача вполне выполнимая. Я уже подготовил Оливера, когда мы с ним выпивали в последний раз. На самом деле он даже не слишком меня раздражал. За весь вечер мне только два раза хотелось его удавить. Когда его «понесло» и он отпустил глупую шуточку насчет пивного Ритца, при этом он искренне полагал, что выдал оригинальный образчик искрометного юмора. Как будто в Йоркшире нет пабов с таким названием. Есть, и причем не один. И второй раз — когда мы уже собрались уходить, и он вдруг сделался донельзя сентиментальным, как это бывает всегда, когда он слегка перепьет. «Слушай, Стюарт, старый ханжа, без обид, ладно? Кровные братья и все такое? Роландом на Оливье, все — кровь под мостом, без обид, ага?»
У меня есть подозрение, что представление Оливера о том, как я собираюсь ему помочь, включает в себя много пунктов, которых нет в моем плане.
ЭЛЛИ: Хочу отметить один момент. Насчет того вечера. Оливер в своей обычной манере читал нам пространную лекцию по искусству — между прочим, в присутствии двух дипломированных специалистов, но эту деталь он благополучно упустил из виду, — и вдруг Стюарт, таким смешным голосом, выдал рекламу двойных окон. Судя по всему, уже старую. Это был настоящий сюрреализм. У Оливера было такое лицо… как будто его обидели в лучших чувствах. И я так думаю, Стюарт прекрасно знал, что он делает.
Джилиан держалась натянуто.
ОЛИВЕР: Стюарт ведет себя так, как будто его Выдающийся План составлен с целью вытащить экономику «азиатских тигров» из глубокого кризиса. На самом деле, он напоминает какого-нибудь нестерпимо диккенсовского персонажа — кустарного спасителя ближних. Из тех, кого обычно зовут Черрибум или как-нибудь так же нелепо.
МАДАМ УАЙЕТТ: Меня кое-что беспокоит по поводу возвращения Стюарта. Что он явно намерен вплотную общаться с Оливером и Джилиан.
Видите ли, в чем дело: Софи и Мари не знают, что их мать была замужем раньше.
Абсурдно, да? В наши-то времена.
Вот как все было. Оливер с Джилиан переехали жить во Францию. Стюарт уехал в изгнание в Америку. Софи подрастала и задавала вопросы, которые задают все дети. Моя дочь, как вы, наверное, уже заметили, человек очень прямой. Так что, о чем бы ни спрашивала Софи, она всегда получает ответ. Откуда берутся дети, куда уходит кошка, когда умирает, и так далее. Но об одном она не спросила, потому что маленькие дети вообще о таком не спрашивают, им даже в голову не приходит об этом спросить: просто ради интереса, маман, а ты была замужем за каким-нибудь другим дядей до того, как вышла замуж за папу? Так что этот вопрос даже не возникал.
Конечно, дело не только в этом. Может быть, они не хотели думать о прошлом. Или не хотели усложнять жизнь своим детям. Всем нам хочется, чтобы наши дети росли в уверенности, что мама с папой — самые-самые лучшие, и если не в мире, то хотя бы у нас в семье все устроено правильно. Зачем без лишней необходимости нагружать малышей заботами взрослых?
А время проходит, и становится все труднее сказать то, чего ты не сказала раньше. А потом родилась Мари. И ты уверена, что никогда не увидишь Стюарта снова. И вдруг он возвращается.
Может быть, в этом нет ничего такого. Может, когда-нибудь они все вместе посмеются над тем, что было. Может быть, все не так, как мне кажется.
ДЖИЛИАН: Слушайте, может быть, больше об этом не будем?
Я сказала Оливеру:
— Ты хоть понимаешь, что предлагает Стюарт? Он предлагает, чтобы мы переехали в дом, где мы с ним жили, когда были женаты.
Оливер сказал:
— Ты имеешь в виду тот дом, где мы влюбились друг в друга? С моей точки зрения, вполне подходящий дом.
— И почему он его не продал — за столько лет? Тебе это не кажется странным?
— Нет, мне это кажется исключительно меркантильным. Наверняка он его сдает и имеет хорошие деньги.
— А что будет с теми людьми, которые там сейчас живут? Он просто вышвырнет их на улицу?
— Насколько я знаю, если фригольдер[81] желает снова вступить во владение своей собственностью с тем, чтобы сделать там свою главную резиденцию, то, с точки зрения закона, он в своем праве.
— Откуда ты знаешь? Ничего ты не знаешь.
— Я не знаю, а Стюарт знает.
