его позже, когда она обоснуется в Мэннинг-Корте, но она не оставила мне шанса.
Миссис Шербрук издала звук, подозрительно похожий на смешок:
— Видел бы ты свое лицо, когда она ворвалась сюда и обвинила тебя в том, что ты украл жеребца у нее за спиной.
Маркус усмехнулся:
— Она была в отличной форме, правда же? Я потом щупал макушку, проверяя, не облысел ли после ее визита.
Миссис Шербрук выбрала бледно-зеленую нить и вдела ее в иглу.
— А что она ответила, когда ты ей рассказал, что Ураган, хм, порезвился с твоими кобылами?
Маркус поджал губы:
— Ни на грош раскаяния! Она задрала нос и любезно сообщила, что если какая-то из кобыл зажеребела после… ммм… визита Урагана, она с радостью купит ее или жеребенка, когда того отнимут от матери. Как мне будет угодно.
— А что ты ей сказал?
Он бросил на мать выразительный взгляд. На этот раз она не удержалась и захихикала:
— О, Маркус! Если бы ты знал, как я рада, что хоть что-то может развеять затхлость твоей жизни.
— Затхлость?! — воскликнул он пораженно. — Значит, если на мне каждую неделю не виснет новая танцовщица, если я не напиваюсь до поросячьего визга, не спускаю состояние на картах, не въезжаю на коне в часовню — все считают меня занудой? Разве это неправильно — предпочитать спокойную, размеренную жизнь? Разве это ненормально — любить мир и спокойствие и не стремиться все время проводить среди шума и гама?
Он выглядел настолько сбитым с толку, что миссис Шербрук в отчаянии покачала головой. Ее высокий, красивый сын стоял на пороге сорокалетия, и даже она считала неестественным то, что он никогда не доставлял ей ни малейших неприятностей. Ни бурных потасовок, ни попоек, ни шумных забав даже в юности… Маркус всегда нежен, обходителен и верен долгу, на него можно положиться, потому что в самые тяжелые минуты он сохраняет спокойствие и трезвую голову, и за это она испытывала к нему огромную благодарность… почти всегда. Таким сыном нужно гордиться, и она гордилась. Очень. Но проблема в том, что ему хотя бы раз в жизни стоило отбросить осторожность и ввязаться в какую-нибудь скандальную историю. Конечно, не совсем скандальную, напомнила она себе, просто чтобы добавить немного перца в его жизнь, столкнуть его с того пресного, степенного пути, который он, по-видимому, избрал для себя. Маркус продолжал смотреть на нее с тем же недоумением, и она признала:
— Нет, нет ничего плохого в том, чтобы желать привычного. И я счастлива, что мне никогда не приходилось прятать лицо от стыда за тебя. Наоборот, я всегда гордилась тобой, Маркус. Но тебе же не восемьдесят лет. А ты всегда вел себя так, будто был в два раза старше себя. — В ее голосе звучала почти что тоска, когда она продолжила: — Неужели тебе никогда не хотелось сбежать от серости жизни? Не хотелось приключений, не хотелось разорвать паутину обыденности?
— Ты хочешь сказать, что желала бы видеть меня распутником? — воскликнул он не веря своим ушам. — Чтобы все соседи сплетничали о том, как я, рискуя здоровьем и жизнью, гнал экипаж на почтовый дилижанс? Чтобы я притаскивал в дом картежников, повес и визгливых девок, а ты пряталась бы наверху из страха, что тебя обесчестят в собственном доме? Какая славная идея!
— О нет, нет! — вскричала миссис Шербрук, представив себе картину, которую живописал ей Маркус. — Конечно же, нет, — добавила она более спокойным тоном. — Я имела в виду, что ты всегда был таким хорошим сыном — лучшего я и просить не смею, — но твой отец умер, когда ты был так юн, и ответственность, что легла на твои плечи…
— Мама, мне было двадцать три тогда. Не мальчик уже. — Он улыбнулся ей. — Достаточно взрослый, чтобы знать, чего хочу. Если бы я тосковал по восторгам светской жизни в Лондоне, я бы так или иначе их вкусил. — Он усмехнулся: — И заметь, вкушаю время от времени. В больших количествах. — Он сел на диван подле нее и поцеловал ей руку. — Мам, ну почему все: и ты, и Джулиан, и Чарлз — никак не хотят поверить, что я доволен своей жизнью? — Голос выдавал озадаченность. — Пойми меня: если бы я был чем-то недоволен, я бы изменил это. Поверь мне, я говорю правду, я клянусь, что обожаю жить в деревне. И мне нравится сопровождать тебя в Лондон на сезон и…
— И ты поспешно отбываешь в Шербрук-Холл, как только позволяют приличия, — пробормотала миссис Шербрук.
— Да, виновен! Но череда балов и вечеров, которые ты так любишь, — для меня скука смертная. А что до того, чтобы волочиться за танцовщицами, или проигрывать состояние на Пэлл-Мэлл, или напиваться до потери сознания… — Он фыркнул. — Эти развратные развлечения никогда не имели для меня никакой прелести. — Он снова улыбнулся матери: — Разве ты не видишь? Я всем доволен в своей жизни.
Она смотрела на него в задумчивости:
— Не уверена, что на твоем месте искала бы «довольства».
— Что? Ты хотела бы, чтобы я страдал? — поддел он ее. — Был недоволен? Несчастлив?
Она подавила вздох. Маркус представлял собой предел мечтаний любой матери: нежный, благородный, честный, достойнейший человек, но… Можно быть чересчур «достойным». Когда она смотрела на него, ее сердце наполнялось любовью и гордостью. Высокий, широкоплечий, поджарый, он всегда привлекал внимание. Когда он входил в комнату, женщины восхищались им. Она часто замечала устремленные на него любопытные взгляды — взгляды, о которых сам он даже не подозревал, с грустью подумала она. Маркуса тем не менее она не назвала бы красавцем в общепринятом смысле слова: слишком грубо вырезанные черты, слишком упрямый подбородок… Но чувственный изгиб полной нижней губы заставлял дам забыть о всех несовершенствах, втайне обещая наслаждение. Она часто сожалела, что он не унаследовал изумрудного цвета ее глаз, но не без удовольствия глядела в умные серые глаза, что он взял от отца: они ярко выделялись на его мрачном лице.
Однако какой бы выдающийся ум ни светился в серых глазах Маркуса, он не мог понять, что есть что-то глубоко неправильное в том, что здоровый красивый мужчина удовлетворяется жизнью монаха-затворника! Она прищурила глаза. Конечно, насчет монашества она могла и ошибиться: какими бы добродетелями ни обладал ее сын, он вряд ли рассказал бы ей, что держит в столице любовницу.
— Ах, это ужасно глупый разговор! — невпопад бросила она и отложила вышивание.
— А кто, позволь спросить, затеял его? — с огоньком в глазах осведомился Маркус и встал.
Она улыбнулась:
— Да, моя очередь кричать «виновна». — Она поднялась и расправила платье. — Все ли готово к нашему отъезду на следующей неделе? Вчера я получила письмо от леди Буллард. Она пишет, что парламент на сессии и сезон начался. Мне бы не хотелось откладывать отъезд.
— У меня все под контролем, — ответил Маркус, провожая ее из комнаты. — Если все твои платья упакованы и погода не изменится, во вторник мы уезжаем.
События развивались так, как и планировал Маркус. В следующий вторник он, его мать, ее компаньонка миссис Шелби и несколько штатных слуг отбыли в Лондон. Маркус позаботился о том, чтобы они с комфортом устроились в особняке Шербруков. Поездка в Лондон, которую ежегодно предпринимала его мать, давала ему возможность посетить портного, сапожника, восполнить запасы тех вещей, которые можно приобрести лишь в столице, показаться в клубах, где он состоял… Он не лгал, когда говорил, что ему нравится сопровождать мать в Лондон. Он любил пестроту, шум и суету большого города, любил встречаться со старыми друзьями и узнавать последние новости и с удовольствием окидывал взглядом ценителя свежий урожай родовитых самочек на ярмарке невест. Но столичную жизнь он выдерживал не дольше пары недель.
Конец апреля застал его в Шербрук-Холле.
Жасмин, гнедая кобыла со звездой во лбу, и вороная, чья родословная восходила к самому Дарнли Арабиан, не вошли в охоту. Маркус сделал вывод, что в следующем марте в его поместье появится пара жеребят Урагана. Хотя он и собирался водить кобыл только к своему жеребцу, Идеалу, он не расстроился, скорее, испытал неловкость. Кто знает, чем может обернуться вся эта история с Изабел.
Этим теплым апрельским утром по пути из конюшен в дом он взвешивал возможные решения. Он мог бы оставить ее в неведении до появления жеребят. Или написать ей письмо, чтобы сообщить, что следующей весной можно ждать прибавления в роду Урагана. Или же просто поехать в Мэннинг-Корт и рассказать ей обо всем лично.
Письмо, малодушно подумал Маркус, письмом будет проще всего.
Однако когда он уже сидел в кабинете над чистым листом бумаги с пером в руках, он понял, что ему не хочется прятаться за простой запиской. Положив перо, он отодвинулся от стола вишневого дерева и встал.
Чудесный денек, для верховой прогулки лучше не придумаешь. Нет никаких причин, чтобы не прокатиться до Мэннинг-Корта и не сообщить Изабел новости. Слабая улыбка заиграла в уголках его рта. И полюбоваться ее ужимками, когда она попытается выманить у него этих двух кобыл.
Насвистывая веселую мелодию, Маркус вышел из кабинета и направился к конюшням. Вскоре он уже ехал на красивом вороном мерине по холмистой местности, наслаждаясь птичьим пением и ажурной тенью от старинных дубов.
Поместья Мэннингов и Данемов прилегали к имению Шербруков. Три семейства всегда были не только соседями, но и дружили между собой. Лорд Мэннинг приходился Маркусу соседом с севера, сэр Джеймс, дядя Изабел, — с востока, и, кроме главных дорог, были еще «тайные тропы», соединявшие одни владения с другими. Маркус выбрал короткий путь через лес.
Он еще не доехал до дома Мэннингов, когда услышал возбужденные голоса. Он сразу же узнал голос Изабел, хотя слов еще не мог разобрать. Судя по всему, она злилась и обрушивала громы и молнии на
