Только впоследствии я узнал, что у этого хлыща в Вашингтоне, оказывается, даже не лапа, а огромная волосатая рука типа «Греби все под себя — из-под себя давай есть другим». Поэтому дело о нарушении политкорректности каким-то капитанишкой из эмигрантов, пусть даже с заслугами, но без «поддержки», в любом случае не могло спуститься на тормозах. Антагонизм между «штабными» и «полевыми» существовал всегда, в любой армии мира. В очередной раз показать «этим оборзевшим героям» кто в доме хозяин — дело чести для всей этой адъютантско-приближенной сволочи. Мол, вы там у себя, на передовой, на далеких планетах можете геройствовать сколько влезет, а здесь наша дудка играет первую скрипку!
В общем, из моего дела устроили образцово-показательный процесс. Горилла, гиббон, черножопый, бледная немочь, сволочи-биологи, эмигрантский сброд — все эти определения муссировались, словно на конгрессе филологов, в густых клубах сигарного дыма.
(От души желаю старому маразматику большого и хорошего рака легких в неизлечимой форме!)
«Тройка» разложила меня по всем статьям, азартно и издевательски, покуражившись, как Господь над охромевшей сороконожкой. Выяснилось, что моя принадлежность к белой расе является констатацией факта и, следовательно, не содержит в себе оскорбления. Что болезнь «немочь» является медицинским термином и, опять-таки, не содержит в себе оскорбления. Что определение «эмигрантский сброд» делится, по сути, на понятия — эмигрант (не оскорбление!) и сброд — то есть личный состав, сформированный по случайному принципу (не оскорбление!). Видите ли, господин подполковник, как сотрудник Генштаба, был прекрасно осведомлен о принципах формирования бригады «Бешеных», набираемой преимущественно из эмигрантской среды, и в силу своей осведомленности это констатировал (!). Словом, мне совершенно не из-за чего было выходить из себя и тем более поднимать руку на старшего по званию…
Конечно, не будь у подполковника густоволосатой руки, дело бы наверняка обернулось по-другому, но если бы да кабы — от этого не легче. Не только история, юриспруденция тоже ненавидит сослагательное наклонение.
Как и обещал генерал, дело заострили именно на жопе, цвет которой был признан безусловным оскорблением и умышленным нарушением политкорректности. Мои отчаянные попытки убедить «тройку» в духе казуистической военной юстиции, что я ни в коей мере не виноват в цвете, раз господин подполковник от природы имеет заднюю часть тела упомянутой окраски, то я это всего лишь констатировал, не больше — успеха не возымели. Так же были отвергнуты мои размышления, что сам цвет жопы не может быть оскорблением, наоборот, я лично знаю многих людей, которые предпочитают именно эту часть тела именно такого цвета. Мне самому этот цвет нравится, слово офицера, в гетеросексуальном смысле я тоже предпочитаю именно его. Моя последняя подруга, например, имела афро-американский цвет кожи, а предыдущая — азиатско-американский, так что я уж никак не могу быть расистом…
— Не можете быть расистом, капитан? — брюзжал Севидж, прищуриваясь от дыма. — А вот мы еще посмотрим, как вы не можете…
— Это еще неизвестно, какие у вас там были подруги, — скептически рассуждал майор. — А может, друзья? Может, вы все-таки почувствовали внезапное влечение к подполковнику, а, капитан? В таком случае — это еще и сексуальное домогательство к старшему по званию! Что сейчас, в условиях военных действий армии СДШ, нельзя не признать вопиющей распущенностью и прямым нарушением воинской дисциплины! В то время, когда вся наша демократия, как один человек перед лицом… — почтительный кивок в сторону образцово-показательного подполковника.
А что тут кивать? Без того видно, что он голубее летнего неба. Как и вся наша демократия на букву «п», это майор совершенно справедливо отметил…
Итог — понятный. «Тройка» просто разжевала меня и выплюнула остатки прямо в тюремную камеру. Но приговор оказался таким, что я даже растерялся. Ничего хорошего я не ожидал, но не настолько же! Полное разжалование, лишение орденов и выслуги, и восемь лет заключения с содержанием на строгом режиме…
Вот что называется — от сумы и тюрьмы…
— А что, служивый, говоришь, не страшно тебе помирать-то?
От неожиданности я вздрогнул и приподнял голову. Наверное, я действительно задремал, сам не заметил, как это случилось. Или — просто задрых, спал я последнее время урывками, все больше переживал. Вопрос Князя застал меня врасплох.
— Не очень, — не сразу ответил я. — Семь лет уже воюю, привык, наверное…
— А разве к этому можно привыкнуть? — вполне серьезно спросил другой уголовник, тот, что предлагал мне глюк. Я уже понял, что его кличка — Мытник.
— Можно. Удивляет даже не то, к чему можно привыкнуть, а как быстро привыкаешь к тому, к чему привыкнуть нельзя, — честно ответил я.
Мытник дурашливо хмыкнул и покрутил головой:
— Что-то больно кручено! Падла буду, не вколюсь, какого хавера ты тут закошмарил? Так, Князь?
— Да ты не кипешуй, служба, мы тебя ночью зарежем, сейчас — не тронем, мое слово — олово, — обнадежил меня авторитет, не обращая на него внимания. — Сейчас мне потрындеть охота, развести рамсы ништяком. Люблю, знаешь, со свежим языком базар перетереть за жизнь, любопытный я, есть такой грех…
Развалившись на нижних нарах, Князь закинул ногу на ногу и привольно покачивал носком ботинка, перебирая в руках небольшие четки из светящихся камней-кметов с планеты Геттенберг. Игрушка недешевая, между прочим, каждый обработанный кмет такого размера — половина месячного офицерского жалованья.
Все понятно! Его авторитетное Высочество заскучал на нарах, желает утолить сенсорный голод древнейшей формой человеческого общения — беседой…
— Ладно, давай разведем… это самое, — согласился я. — А о чем?
Действительно, почему бы не потрындеть с хорошим человеком? Или хотя бы не развести рамсы ништяком?
Князь задумался, ловко пощелкивая кметами в толстых и на вид совсем не ловких пальцах.
— Да обо всем, — определил он, наконец. — Я — человек доверчивый, мне по ушам проехать — одно удовольствие. Не менжуйся, служба, лепи горбатого от фонаря по фейру!
Двое остальных уголовников подхалимски затыкали. Лично я не настолько владею феней, чтобы понять его до конца, но, видимо, в этих словах крылась какая-то ирония. Впрочем, ребята хорошие, душевные, зарезать обещали только ночью, так что иронию я решил пока проигнорировать.
— Спрашивай, я отвечу, — разрешил я.
— И военную тайну выдашь? — делано удивился авторитет.
Остальные аборигены дружно поддержали его эмоциями, выполняя роль хора в древнегреческой комедии.
