сказала:
— Дай мне знать, где ты и что с тобой. Я потом постараюсь все уладить.
— Ладно, Агнес! — тон его был небрежен, но она чувствовала затаенную глубокую обиду. — Я все понимаю.
— Я принесу твои вещи?
— Не надо. Потом заберу.
— Прости, — сказала она, — если…
— Ничего, — ответил он, — все нормально.
Он, не оглядываясь, пошел к задней калитке, и Агнессе было больно. Она знала: теперь ей все время будет больно. Как сейчас, так и всегда.
Она помогала детям разместиться, выделив каждому по комнате: Джессике — наверху, рядом со своей, а Рею — комнату Аманды.
— Мама, — сказала Джессика, улучив минутку, когда они остались вдвоем, — ты вернешься с нами?
Этот вопрос, конечно, волновал ее с первой минуты приезда, Агнесса понимала, но что она могла ответить?
— Не знаю, Джесси, — тяжело произнесла она, гладя голову дочки, — но могу сказать: рано или поздно я обязательно приеду, и мы будем вместе.
— Ты ведь хочешь жить вместе с папой? — спросила Джессика, напряженно глядя на нее. Нежный румянец оттенял ее посветлевшую за зиму кожу, а черты лица были четкими, словно выточенными, как камея.
Агнесса осознала вдруг, как трудно сейчас говорить с дочерью.
— Конечно, хочу, — ответила она, невольно отводя глаза, вспомнив прошедшую ночь, которую провела в объятиях Джека.
— Папа говорит, что не сердится, что ты все равно вернешься.
— Да, милая, я же сказала тебе…
— Мама, — вдруг твердо, совсем не по-детски, промолвила девочка, — я хочу побеседовать с ним!
Агнесса поняла.
— О чем, Джесси?
— Хочу! — повторила та, сохраняя упрямое выражение лица. — Он придет?
— Не знаю. Я отослала его, — сказала Агнесса. — Наверное, нет.
— Пусть придет, — заявила девочка и встала, чтобы идти. — Мне надо разобрать чемодан.
— Джесси! — позвала Агнесса. — Пожалуйста, не уходи. — И, когда дочь обернулась, с мучительным чувством добавила: — Ты… осуждаешь меня?.. Я бы хотела вернуться, дорогая, очень хотела. И я вернусь, обещаю тебе! Я не желала уезжать, просто Орвил так решил… ты знаешь, почему. Я люблю тебя и Джерри, больше всего на свете! Мне тяжело сейчас, очень тяжело — поверь!
И Джессика, девятилетний ребенок, прильнула к ней и зашептала, почти что плача от любви, нежности и вновь обретенного чувства материнских объятий:
— Я увезу тебя, мама, ты не останешься здесь! Я сделаю так, что папа тебя простит!
Пока они беседовали, Рей бродил по комнатам, разглядывая вещи. Когда Агнесса стала помогать ему складывать в шкаф привезенную одежду, вынул из чемодана что-то завернутое в плотную ткань.
— Дядя велел отдать вам. Он сказал, что это не моя вещь, и она не принесет мне счастья.
Агнесса взяла кинжал Александра Тернера, второй из двух.
— Хорошо, Рей; может, так и вправду лучше. — Она присела перед ним. — Как твои дела? В школе и дома? Я вижу, ты подружился с Джессикой?
Рей мотнул головой. Он тоже вырос и был уже на голову выше своей названной кузины; его смуглое лицо с холодноватыми серо-голубыми глазами было серьезно, без прежней нагловатой жесткости; черные густые и жесткие волосы блестели, как вороново крыло.
— Я не люблю девчонок… Но с нею хоть можно поговорить.
Агнесса улыбнулась, и Рей — тоже, правда, совсем чуть-чуть. Ей всегда хотелось, чтобы он улыбался… Жаль, что она так и не сможет хотя бы отчасти заменить ему мать.
— Я очень рада. Постараюсь найти для тебя лошадь, как ты хочешь. Вообще, если что нужно, проси, не стесняйся, хорошо?
Мальчик кивнул.
Несмотря ни на что Агнесса до конца дня была оживлена и весела, Она устроила праздничный — в честь приезда гостей — обед и даже успела немного погулять с детьми по набережной. Она вздохнула облегченно — теперь соседи, быть может, не будут болтать худое! Но… дети приехали всего на две недели, а что потом? Агнесса так и не знала, что же известно Орвилу, ну, да не все ли равно? Обманывать его она не сможет.
Они сидела на краю постели в ночной сорочке и с расплетенными на ночь волосами, одна в своей комнате. Джессика просилась к ней, но Агнесса не взяла ее, хотя и очень хотела, ведь эту постель она уже столько ночей подряд делила с Джеком.
Агнесса почувствовала, как горят щеки, и подошла к приоткрытому окну.
Некоторое время она следила за колдовским движением раскачиваемых ветром деревьев, каждое из которых было по отдельности, а все вместе они походили на гигантские травы, колыханием рождающие мощный завораживающий звук.
Агнесса вскрикнула и невольно отпрянула, когда перед нею возникло вдруг человеческое лицо.
— Боже мой! Джек!
Он перелез через подоконник и очутился в комнате.
— Тише, Агнес! Запри дверь.
Она пыталась безмолвно протестовать, и тогда он, сжав руками ее полуобнаженные хрупкие плечи, сказал:
— Я останусь здесь. Не прогонишь же ты меня сейчас? Мне некуда идти… Агнес! Я так изголодался по твоей любви за все эти годы, что каждая ночь, проведенная с тобой, для меня как еще одна жизнь и поверь: никуда ты не вырвешься, потому что однажды я взял в плен твою душу и уже не отдам. И я буду всегда возвращаться к тебе, откуда и как угодно, никуда от тебя не денусь!
Она знала — он и впрямь так любит ее, как знала и то, что он в самом деле уже не уйдет, но сказала все-таки:
— Я не могу, Джекки! Быть может, ты не понимаешь, но если Джессика… Она в сосденей комнате, я не сумею потом смотреть ей в глаза! Девочка не должна быть свидетельницей такого поведения своей матери, пойми!
Он понимал, но для него в этот миг было важно только то, что она противится отнюдь не потому, что не любит.
— Страшно быть такой, Джек, — лицемерно-лживой! Я прошу тебя, пожалуйста, уходи!
Он молча смотрел на нее, а она думала: что же в самом деле есть между ними? Джеку многого не хватало — образованности Орвила, его умения понимать и способности откликаться на ее малейшие душевные порывы, тонкости общения, но была странная магия взгляда и притягательность объятий. И вот он обнял ее снова.
— Не терзай себя, Агнес! Никто не узнает, я уйду очень рано — тем же путем. Не надо так… ты же любишь меня?
Джек прошел к ее постели, и она, повернувшись к нему, прошептала себе в утешение, в оправдание то, что звучало больше как приговор:
— Люблю…
Джессика сидела на скамейке в тени деревьев в бледно-голубом в желтый цветочек платье, с волосами, схваченными на затылке ярко-синим бантом, и в выражении ее личика не было ни капли ангельской кротости.
Джек сразу увидел — это его дочь, готовая к защите, когда придет момент, и не желающая отступать. Только… ведь он не желал ей зла!
Девочка разглядывала его; он по-прежнему казался ей чужим и враждебным, хотя в облике его и не
