Агнесса любила его, теперь он в этом не сомневался, хотя готов был согласиться с тем, что любовь ее родилась не вдруг, как его чувство, она выросла из хорошего отношения, стремления понять, из соприкосновения, постепенного слияния двух в чем-то родственных душ, явилась откликом на его чувство.
И все же, обычно собранная, сдержанная, спокойная, она иногда тревожила его; Орвил сам был не слишком откровенным человеком, но жена вела себя еще более скрытно; он часто не мог даже предположить, о чем она на самом деле думает. Если Орвил спрашивал, она отвечала правду, в этом он был уверен, она всегда советовалась с ним, как и он с нею, если дело касалось семьи, и все же… Он вспоминал свадебное путешествие к морю, мгновенья, когда Агнесса вдруг становилась зажигательно-озорной; внезапно и удивительно раскрываясь, она позволяла увидеть в себе многое ранее не замеченное и не разгаданное им. Такая, с горящими глазами, ярким румянцем и веселой улыбкой, она ему нравилась больше всего. Но теперь, в их повседневной жизни, она почти никогда не вела себя так; только изредка, играя с детьми, да и это можно было назвать тенью былого, временами являвшегося настроения. Возможно, став матерью семейства, под грузом новых забот она окончательно утратила молодой задор, но все же Орвил подумывал о том, что нужно разнообразить ее жизнь, а потому предложил верховую езду и был радостно удивлен, когда Агнесса так быстро и охотно согласилась. «В конце концов, — думал Орвил, — пока они не могут выезжать, это тоже выход. Во всяком случае, можно попробовать. Орвил взглянул на часы: близилось время обеда. Встал, подошел к окну: день бледно золотился осенним солнцем и листвой. Орвил подумал о том, что нынешней зимой, надо полагать, будут давать достаточно балов, на которых они с Агнессой смогут присутствовать. Агнесса как-то обмолвилась, что никогда еще не была на настоящем балу, и Орвил счел это большим упущением. Ведь теперь она женщина определенного положения и круга… Хотя, что касается круга… Насчет Орвила, разумеется, не сомневался никто, но по поводу Агнессы — он знал — были разные разговоры. Например, когда крестной матерью Джерри стала не дама из окружения семьи Лемб, а какая-то никому не ведомая „то ли приказчица, то ли модистка“, Орвилу с большим трудом за спиной жены удалось убедить знакомых, что Филлис — родственница Агнессы, и тем самым исправить положение. А что касается Джессики, то ее существование на свете простилось Агнессе лишь благодаря уважению, с каким общество относилось к семейству Лемб: к Рэймонду и Вирджинии, а позднее — к Орвилу и Лилиан. Орвил Лемб не мог сделать плохой выбор — на том и основывалось мнение людей, хотя многие признавали и собственное обаяние Агнессы.
«А ведь она, — подумал Орвил, — в самом деле оказалась замечательной матерью и женой». Он жалел иногда только об одном: о том, что они не встретились давно, когда ему было двадцать два, а ей — семнадцать. Тогда они с самого начала бы жили жизнью друг друга, так, как живут сейчас. Он чувствовал себя удивительно уверенно и спокойно, когда рядом была Агнесса, и часто ловил себя на мысли, что почти ежеминутно думает о ней, словно бы постоянно ощущает ее рядом.
Сам не замечая внезапно озарившей лицо улыбки, Орвил поспешно спустился вниз.
Обед прошел мирно; правда, Рей сидел подавленно-угрюмый, по обыкновению не глядя ни на кого; он начал есть только после замечания Орвила. Джессика же, напротив, была весела; не обращая внимания на Рея, она болтала, обращаясь попеременно то к Агнессе, то к Орвилу.
— Мама, — сказала она, — а когда мне тоже купят большую лошадь?
— Когда сама будешь большая, — за Агнессу Орвил.
— Если будешь так есть, как сегодня, то никогда не вырастешь, — строго добавила Агнесса. — И перестань, пожалуйста, разговаривать за столом. Учись вести себя прилично.
Джессика, сконфуженно улыбнувшись, взглянула на Орвила, а он незаметно для остальных поднес палец к губам.
— Как твои успехи в музыке?
— Хорошо!
— Не хвастай, Джесс, — заметила Агнесса, — ты же не хочешь учиться как положено. Сомневаюсь, что ты таким образом сможешь когда-нибудь сыграть с листа.
Орвил подумал, что Агнесса не всегда ведет себя правильно. Например, в его присутствии она бывала излишне строга с Джессикой, словно старалась показать, что не так уж сильно ее любит.
«Зачем? — спросил себя он. — Я и сам ее люблю и прекрасно знаю, как обожает малышку Агнесса. Джессика ребенок, и все эти чувства вполне естественны».
— Ничего. Пианистка, — Орвил улыбнулся Агнессе, — у нас уже есть. А Джесс станет художницей (девочка кивнула). А Рей… Ты кем желаешь быть, Рей?
— Никем.
— Напрасно. Кстати, ты пропустил уже много занятий… Я зайду завтра в школу мистера Дженкинса. Думаю, с понедельника ты сможешь посещать уроки.
— Не хочу! — быстро произнес Рей.
— Придется. Вечером проверю, что ты знаешь; может, нужно будет позаниматься с тобой. Мама говорила: в последнее время ты не очень тянулся к учебе. Какие предметы ты любишь?
— Никакие.
— Хватит! — слегка прикрикнул Орвил, пристукнув ладонью по столу.
— Орвил, — укоризненно произнесла Агнесса.
— Извини, дорогая.
Орвил обвел взглядом притихших детей.
— Ты, Рей, будешь делать то, что нужно, а не то, что вздумается, имей в виду. Это я тебе сказал!
И, резко отодвинув стул, вышел в гостиную.
В гостиной у камина имелось излюбленное место их бесед — старинное кресло с темной обивкой; оно отличалось от остальных, обитых светлым муаром. Агнесса ничего не изменила в обстановке этой комнаты, как, впрочем, и большинства остальных, и здесь ей особенно нравилось: светлые занавеси, несколько старинных ваз, ковер персикового цвета с красными разводами…
Орвил устроился в кресле, Агнесса примостилась на ручке. В облицованном пятнистым черно-белым мрамором камине горел неяркий огонь, и больше никакого света не зажигали. Занавеси были полураздвинуты, и потемневшее небо виднелось меж них, но отсюда, из уютной теплой комнаты, оно не казалось страшным, и даже дождь пришелся кстати, его приятное постукивание убаюкивало душу — сомнения уходили прочь.
Но главное, конечно, что они были вдвоем, только вдвоем. Рей ушел к себе, Джерри находился сейчас на попечении Джессики, она играла с ним в соседней комнате на большом ковре.
Агнесса подумала, что речь пойдет о Рее, но Орвил продолжил начатый за завтраком разговор о верховой езде.
— Если у тебя есть костюм, как ты говоришь, поезди пока в мужском седле, или сошьем новый, это не проблема. Можно использовать одну из лошадей, которых мы обычно впрягаем в экипаж.
Агнесса коротко рассмеялась.
— Не знаю, прилично ли мне будет разъезжать так сейчас?
Орвилу показалось, что она ждет от него вполне определенного ответа; во всяком случае, он заметил, как рука Агнессы, лежащая на спинке кресла, слегка дрогпула. Женщина, проследив за взглядом мужа, покраснела.
— Почему бы и нет, дорогая? — ласково произнес Орвил, обнимая ее за талию. — Ты же будешь кататься в парке, чужие тебя не увидят.
Агнесса опустила голову ему на плечо.
— По правде сказать, затея эта мне нравится, — призналась она.
— Вот и отлично.
Но в лице Агнессы читалось какое-то сомнение.
— А может, попробовать Консула? — робко предложила она.
Консул был жеребцом Орвила, сильным и злым, чистокровкой, признающей лишь одного хозяина. Когда-то он укусил работника, и Орвил собирался продать коня, но, пожалев, оставил, хотя душа его не лежала к этой лошади. В последнее время он вообще не заглядывал в конюшню; о Консуле заботился конюх Олни, единственный, кого кроме Орвила жеребец подпускал к себе.
— У него скверный характер. Может быть, потому что я не очень много уделял ему внимания. Олни
