Родион Белецкий
Рыцарь идет по следу!
1
В класс, где учился Рома, вошел совершенно лысый человек, встал возле учительского стола и, широко улыбаясь, сказал:
– Угадайте, дети, откуда я пришел?
– Из тюрьмы! – хором ответили дети.
– Нет, – возразил лысый человек, – я пришел к вам из театра.
Роме понравилось то, что сказал им лысый. Мол, класс в театральной школе набирает учеников.
– Школа общеобразовательная, но при театре, – лысый активно жестикулировал, – среди обычных предметов будет история искусств, фехтование, актерское мастерство…
Рому даже передернуло, словно ему кто-то снежок за шиворот положил. Театральная школа – вот, оказывается, о чем он мечтал, кривляясь дома перед зеркалом.
– А побрился наголо я специально для спектакля про войну, – объяснил им лысый. – Между прочим, у нас в спектаклях дети из театральных классов играют как взрослые артисты.
– Их тоже наголо бреют? – вырвалось у Ромы.
Все засмеялись. Рома надулся.
Обижался Рома почти на любое слово. И даже если с ним говорили доброжелательно, он потом все равно сомневался, а не обидели ли его?
Театр был большой Роминой любовью. В первом классе мама отвела его на спектакль «Черная курица», после которого Рома так долго и отчаянно плакал, что родители хотели вызывать доктора.
В другой раз он шел с родителями мимо одного из театров и возле помойки увидел куски декораций: маленькие домики из папье-маше, с окошками, заклеенными вощеной бумагой. Рома упросил родителей, и он взял один из самых симпатичных домиков с собой.
Через несколько дней стало понятно, почему декорации выбросили на помойку. Сначала клопы покусали Рому, потом они покусали маму. А когда клопы взялись за папу, он разломал чудесный домик, в котором они устроили себе базу, и выбросил его на помойку.
После этого Рома стал любить театр еще сильнее.
В случае с театральной школой родители не то чтобы не поддержали Рому, но отнеслись к желанию сына стать артистом равнодушно.
– Ты уже ведь ходишь в спецшколу, английскую, – протянул отец, не отвлекаясь от компьютера, – зачем тебе еще что-то?
– Хочу, – сказал Рома упрямо в спину отцу.
Иногда обнаруживалась в нем неожиданная твердость и умение добиваться своего.
Рома поехал в центр на метро. Еле уговорил родителей отпустить его одного. Всю дорогу стоял, держась за боковой поручень. Когда поезд ехал по туннелю, в стекле Рома видел свое отражение: круглые щеки, взъерошенные светлые волосы и немного оттопыренные уши. И еще подбородок с ямочкой.
Рома читал, что ямочка на подбородке – это признак упорства на пути к достижению цели. Вроде бы у Юлия Цезаря такая была. Или у Александра Македонского. Выходит, у Ромы, Македонского и Цезаря было что-то общее.
Падал мелкий снег. У входа в театр толпились дети с родителями. Конкуренты, понял Рома. Без родителей, кажется, он был здесь один.
Когда подошла его очередь, Рома увидел Юрика. Юрик смотрел на толпу очень серьезно, словно каждый из присутствующих был ему что-то должен. Рому Юрик не узнал. Словно не было трех смен, проведенных в одном отряде летнего лагеря. Рома подошел к старому другу. Не зная, как начать разговор, он сильно хлопнул Юрика по плечу. Тот от неожиданности выронил небольшие мячи, которые держал в руках.
Мячи покатились между ногами. Юрик бросился их собирать. Рома тоже опустился на четвереньки. На промерзшем асфальте, ползая среди чужих ног, старые друзья начали разговор.
– Помнишь меня? – спросил Рома.
– Помню, помню, – недовольно отозвался Юрик, – полегче не мог, что ли?
– Извини.
– Вот ты всегда так, – продолжал возмущаться Юрик, – сначала накосячишь, а потом извиняешься.
Роме понравилось незнакомое слово «накосячишь». Родители и дети расступались. Тех, кто не хотел давать дорогу, Юрик дергал за полы пальто.
Наконец были найдены все три мяча. Рома был рад видеть старого друга. Юрик изменился не сильно. Такой же смуглый, черноволосый. Но улыбался он теперь не часто. Смотрел строго, с опаской, словно ожидал обмана или даже предательства.
– Ты же в Санкт-Петербурге жил.
– Ну и что, – буркнул Юрик. – Жил-жил, а потом переехал. Дед у меня женился.
Рома сразу вспомнил эксцентричного Юркиного дедушку.
– Ты тоже в театр записываться? – спросил Рома, поднимаясь.
– Да, – ответил Юрик, засовывая мячи за пазуху.
– Тоже один?
– Ага.
– Здорово, – сказал Рома, – будем вместе!
Юрик посмотрел на румяное, довольное Ромино лицо.
– Чего ты радуешься? Ты очередь пропустил.
Рома оглянулся. И правда. Рыжий мальчик, за которым он занимал, прошел внутрь.
– Ничего, – сказал Рома, вставая вместе с Юриком в конец очереди, – зато нас теперь двое.
Дети, которые хотели попасть в театральный класс, должны были пройти творческий экзамен. Прочитать стихотворение или басню. Рома решил читать «Джон Ячменное Зерно» Роберта Бернса.
Ромина мама была от Бернса без ума. Роме этот поэт тоже нравился. Особенно трогал его финал любимого стихотворения: «…Так пусть же до конца времен не высыхает дно в бочонке, где клокочет Джон Ячменное Зерно!»
Если просто прочитать эти строки, никакого эффекта не будет, но если знать, как Джона мучили и как над ним измывались в течение всего стиха, можно и слезу пустить.
Рома рассчитывал на реакцию жюри. Может быть, не заплачут, но уж точно будут растроганы и возьмут его в театральную школу.
Когда вошли в театр, Юрик отстал, снова уронив мячик. А Рома в одиночестве прошел вперед, мимо небольшой раздевалки для зрителей. Краем глаза он увидел разноцветный кошелек, лежащий на деревянной стойке. Кошелек был такой, как девочки носят, яркий, с бессмысленным рисунком – белым бисерным сердцем.
Рома подумал, кто-то кошелек забыл и, наверное, сильно расстраивается. Пройдя несколько шагов вперед, он еще раз обернулся и увидел, что деревянная стойка пуста. Кошелек исчез. Рома удивился. Но, опять же, удивился на ходу, потому что торопился попасть в зал.
– Ясный? – громко спросил тот самый лысый артист, приходивший к ним в школу.
– Ясный за мной идет, – ответил Рома. – Я – Черкизов.
Лысый сверился со списком.
– О’кей, – сказал он с улыбкой. – Готов?
– «Джон Ячменное Зерно»! – бодро выпалил Рома.
Лысый жестом остановил его:
– Это ты в зале исполнишь.
Рома неверной походкой вышел на сцену. Заскрипели под ногами доски. Яркий свет ослепил его, и он двигался практически на ощупь. «Почему артисты не щурятся, когда выходят на сцену?» – думал Рома, медленно открывая глаза.
Перед ним сидели мужчины один угрюмее другого. Если описать их несколькими словами, получилось бы
