жизненная струя иссякала, и творчество превращалось в ремесленное повторение формул. Отсюда такое явление, как сплошное порабощение Византией художества Германии с дней Оттонов до самого XIV века; отсюда почти всюду полный индифферентизм к жизни, которая из-за монастырских стен казалась далекой и враждебной. Отсюда часто великолепное техническое мастерство во всем том, что зависит от терпения, и лишь редчайшие вспышки гениальной одаренности, вроде рисунков Утрехтского псалтыря, делающиеся, впрочем, для следующих поколений таким же 'каноном', как и более древние произведения.
Но к XIII веку лицо Западного мира начинает меняться. В то время как в византийском государстве вся культурная жизнь скорее походит на кружение вокруг одной точки - с колебаниями то в сторону узкой церковности, то в сторону более свободной образованности, на Западе мы видим теперь решительный разрыв с прошлым или, вернее, внезапный рост всего организма, который в два-три века меняет свой облик до неузнаваемости. Разумеется, если бы можно было проследить все развитие искусства от ирландских монахов до XIV века, то мы нашли бы во всем тесную последовательность и как бы даже неизбежность явлений. Однако крайние звенья этой цепи не имеют ничего общего между собою: перед нами полное превращение, замена одного совершенно другим. Напротив того, несмотря на значительные черты различия, обнаруживающиеся в афонских фресках XVI века и в равенских мозаиках V столетия, дух этих произведений почти одинаков, и, во всяком случае, остается спорным, обозначает ли последующее искусство Византии некоторые шаги вперед или же назад.
Перемена, произошедшая в культуре Западной Европы, обусловлена совокупностью явлений, но из них едва ли не двумя самыми важными можно считать: окончательное забвение классической культуры, некогда лишь внешне усвоенной обновившимся населением Европы, и, кроме того, крайнюю, при плохих путях сообщения, разобщенность центров. В Византии продолжал жить, несмотря на христианство, дух Римской Империи с его склонностью к централизации, к государственной религии и к общественному попечению. На Западе же, несмотря на все усилия римского папства и германского цезаризма, царила бесконечно большая свобода, зависевшая в сильной степени от общей разрозненности. К этому присоединяется возникновение совершенно новых форм 'светской' жизни. Если в церковном мире можно еще найти непрерывающиеся связи на протяжении долгих веков, то их, во всяком случае, нет ни в рыцарстве, ни в бюргерстве, ни в чем не напоминавших в момент их полного расцвета прежнюю аристократию и прежних горожан Римской Империи.
Рыцарство получило свое яркое выражение в замковой жизни и в создании бесчисленных маленьких дворов. Бюргерство создало современную торговлю, городской комфорт, городскую образованность и опять-таки тысячи независимых городских общин. В XIII веке оба элемента; рыцарство и бюргерство начинают уже местами сливаться воедино - в жизнь больших центров, среди которых главные роли принадлежат Флоренции и Венеции на юге, Парижу, Лондону и Кельну на севере. На юге это новое частью сплетается с не полностью исчезнувшим старым, и там поэтому легче могла затем явиться иллюзия возрождения этого старого. На севере же новая жизнь бьет ключом и создает в искусстве такое истинное 'чудо' как готика - якобы продукт католической церкви, на самом же деле растение, выросшее без всякого участия со стороны центра католицизма - Рима, который так и не воспринял готики. Готика в своем безудержном порыве, в своем блеске, в своей радости является ярким выражением освобождающейся человеческой души. В этом смысле она и есть подлинное искусство христианства; недаром же начало ее совпадает во времени с общим воспламенением религиозной мысли: с ересями южной Франции и с благословленным церковью выступлением св. Франциска Ассизского[45] .
К этим внутренним обстоятельствам примешались и внешние явления, в сильной степени повлиявшие на развитие искусства: крестовые походы, образование франкских монархий на Балканском полуострове и в зависимости от этого более близкое знакомство с Востоком вообще и с утонченной культурой арабов в частности. Надо еще прибавить сюда постоянные вторжения немецких императоров в Италию, а также централизацию обновленной французской культуры в Париже и получившуюся возможность более планомерного ее развития под покровительством двора и Сорбонны. К середине XIII века 'готическое' искусство представляется совершенно зрелым именно во Франции и в Англии (оба государства с дней Вильгельма Завоевателя можно считать в культурном смысле почти однородным целым). С конца XII века, после долгого пребывания во мраке и угнетении, начинает просыпаться, в сильной зависимости от северных влияний, и художественная жизнь Тосканы[46] , которая затем развивается с удивительной быстротой, влияя, в свою очередь, на север (особенно с момента перенесения папского престола в Авиньон в 1309 году).
К сожалению, для ознакомления с живописью этой эпохи (XII-XIV вв.) на севере мы имеем лишь ограниченное число памятников. От стенописи остались лишь жалкие куски и, вдобавок, произведения исключительно 'провинциального' творчества; от переносных икон - и того меньше (их, впрочем, вероятно, немного и было). Наше знакомство с искусством XII-XIV веков основано поэтому, главным образом, на сериях драгоценнейших расписных окон в соборах и на значительном числе миниатюр в богослужебных и иных книгах. Стенопись в северных готических церквях была, к тому же, все более оттесняема как недостатком нужных площадей (готическая архитектура есть, главным образом, 'искусство отверстий', 'светоисточников'), так и соперничеством с пылающими в солнечных лучах красками 'оконных картин'. Напротив, на юге Италии, где меньше дорожили светом, готика получила более 'компактный' архитектурный остов, а вследствие этого художникам достались большие площади для своих работ. Впрочем, кое-какие, сохранившиеся на севере, памятники (полнее всего в Гильдесгейме XII в., в Гартберге XIII в., в Гурке 1240 г.) показывают, что и там стенная живопись эта достигла значительного развития[47], и гибель других памятников под штукатуркой Эстетов - вандалов XVII века или под записью бездарных педантов - 'реконструкторов' XIX столетия является невосполнимой утратой.
Главной чертой обновившейся с XII по XIV в. живописи являются первые проблески свободы, личного начала, непосредственного подхода к изобразительной задаче (эти черты сказываются уже в витражах собора в Сен-Дени под Парижем, 1140 г., несмотря на романский характер их орнаментальных форм). Византийская условность сохраняется еще на некоторое время для отдельных фигур, по-прежнему строгих, иногда даже (напр., в Страсбурге или в Шартре) 'грозных'. Мелкие же сцены, покрывающие, наподобие пестрых ковров, целые колоссальные окна соборов, имеют в себе всегда что-то подвижное, 'веселое', интимное. Характерно, что среди священных событий появляются (на стеклах, пожертвованных гильдиями) и жанровые сцены, представляющие разные занятия ремесленников. Те же черты можно наблюдать и в миниатюрах того времени, частью носящих следы влияния 'стекольной' живописи[48]. К этому надо заметить, что расширяется самый круг священных изображений. К событиям Священного Писания на стеклах примешиваются эпизоды из легенд святых (знаменитое собрание их в 'Золотой Легенде' Якопо Вораджине, 1230-1298 гг.), а миниатюры начинают все чаще и чаще украшать, кроме богослужебных книг, и переводы древних писателей, сборники рыцарской и народной поэзии, романы, юридические сочинения (Sachsenspiegel), хроники, зоологические трактаты, медицинские книги и проч.
Правда, все эти иллюстрации носят еще явно условный характер, но сама условность получает отныне новый оттенок: она старается передать царившие в то время идеалы нежной грации, элегантной гибкости, светской изящности. Небо из недоступной цитадели Царствия Божьего превращается в подобие романических 'Minneburgen', осаждаемых фанатически преданными рыцарями. Рай теряет характер какой- то заоблачной пустыни и становится садом. Долгое время перемена эта во французских и английских (а
