поглаживал рукой.
– В декабре месяце будет восемнадцать лет, – сказала Фьора, – с того дня, как богатый флорентийский торговец дал вам золота для того, чтобы вы выполнили очень важное для него поручение. Об этом я и пришла поговорить с вами.
Мэтр Синяр остановился. Фьора, идущая впереди, обернулась. Она увидела, как он побледнел.
– Кто вы? – спросил он вдруг охрипшим голосом. – Вы напоминаете о том страшном дне, который я никак не могу забыть.
Фьора медленно приподняла белую вуаль:
– Взгляните на меня! Я их дочь. Та, которую удочерил флорентийский торговец!
Старик перекрестился, словно перед ним возникло привидение.
– Что?.. Что вы хотите? – глухо спросил бывший палач. – Какую месть вы готовите старику?
– Неужели я так на них похожа?
– Да. – Арни Синяр не сводил с нее глаз. – Я сразу вспомнил свои кошмары. Вы даже не можете себе вообразить, сколько раз я представлял их себе! Они были молоды и красивы... они улыбались друг другу... А я должен был их убить.
– Мне кажется, что вы оказали им хорошую услугу, потому что они вместе отправились на тот свет. Когда люди любят друг друга, то они, покидая эту жизнь вместе, наверное, надеются, что даже смерть не разлучит их, – тихо сказала Фьора.
Старик внимательно смотрел на молодую красивую женщину, которая – и это было очевидно, – забыв о нем, разговаривала сама с собой. Он смотрел на нее с удивлением и одновременно с облегчением.
– Вы действительно верите в то, что говорите?
Она улыбнулась ему. Ее тронул этот старик, раскаивающийся в поступке, память о котором долго преследовала его. Ведь этот несчастный был всего лишь слепым орудием, а мучился воспоминаниями о двух юных любящих существах, которых он должен был лишить жизни. А тот, кто приказал их убить, знал ли он о ночных кошмарах? Фьора в этом очень сомневалась. Рено дю Амель был бессердечным человеком, Пьер де Бревай – по-видимому, тоже. Что же касается герцога Бургундского, то воспоминания об одном убитом молодом соратнике наверняка давно стерлись в его памяти.
– Я взвешиваю каждое свое слово, – сказала Фьора, – и я пришла сюда не за тем, чтобы укорять вас, а только лишь спросить, где находится могила, в которой мой отец хотел, чтобы они были захоронены. Мне хотелось бы помолиться там.
Произнося эти слова и вспомнив о разговоре, который у нее был накануне с Жаном дю Пуа, она поднесла руку к своему кошелю, но старик остановил ее:
– Ни в коем случае! Ваш отец по-царски заплатил мне за ту услугу, которую я должен был выполнить. Благодаря ему я купил этот дом, где обрел покой. Могила, которую вы ищете, совсем рядом.
– Значит, вы можете меня проводить до нее? – спросила Фьора.
– Нет, ибо желательно, чтобы никто не видел нас вместе. Но вы и сами легко ее найдете. Выйдя отсюда на дорогу, которая будет у вас по левую руку, вы увидите источник на опушке леса. Он принадлежит монастырю, как и земли, окружающие его. Это источник Святой Анны. Я их перезахоронил неподалеку от источника. На могиле я посадил боярышник, расцветающий раньше и цветущий дольше, чем другие цветы. Местные жители углядели в этом какое-то чудо, и весной девушки приходят сюда сорвать несколько цветков на счастье.
– Когда вы это сделали?
– Спустя три дня после казни. Снега было немного, и не следовало дольше ждать, чтобы земля не слишком осела. Было новолуние, очень темно, но я вижу в темноте как кот. И потом... мне оказали помощь.
– Кто же? Один из ваших помощников?
– Нет, конечно, я не очень-то доверял им. Мне помог старый монах. Он не пожелал возвратиться в Бревай до тех пор, пока не выполнит то, что считал своей обязанностью. Бедняга! Он был не очень крепким человеком, но все же оказался мне очень полезен. Во всяком случае, он освятил землю... Видите ли, мадам, мне приятно сознавать, что эти несчастные дети покоятся там в освященной земле и совсем недалеко от меня, даже если по ночам я очень мучаюсь. Я обрел мир и покой, только лишь оставив свое ремесло и устроившись здесь навсегда. Вот почему я так испугался, узнав вас.
– Вы понимаете теперь, что для этого у вас не было никаких причин, – успокоила его Фьора. – Я убеждена, что они сами давно простили вас. Прощайте, мэтр Синяр. Мы больше никогда не увидимся, но знайте, что я благодарна вам от всего сердца.
Проводив взглядом старика, который направился в свой дом, Фьора подошла к своим друзьям.
– Теперь, когда ты знаешь, что они мирно покоятся в освященной земле, не собираешься ли ты изменить свои планы мести? – спросил Деметриос.
– Это ничуть не умаляет вины преступников. Я пойду до конца, – твердо ответила Фьора.
– За исключением герцога Карла, другие, быть может, уже умерли?
– Это и надо выяснить. Разве что божья кара поможет им избежать моей. Но вот, кажется, и источник.
Бывший палач абсолютно точно описал это место, которое действительно было красивым. На опушке живописного соснового леса тоненькая струйка воды стекала в небольшой бассейн из грубого камня, уже покрытого мхом. Рядом рос большой куст боярышника с крупными ветками и красивой формой листьями. Нежные белые цветы уже начали осыпаться и плавали по воде. Однако Синяр не предусмотрел одной вещи – кто-то молился перед кустом боярышника.
Это был молодой, бедно одетый человек, молившийся с таким усердием, что не услышал, как подъехали лошади. Фьора бросила вопросительный взгляд на Деметриоса. Грек пожал плечами:
– Это можно объяснить тем, что этот куст считается чудотворным. Надо дать окончить молитву этому молодому человеку.
Он молился недолго. Вероятно почувствовав, что на него кто-то смотрит, крестьянин – по одежде было видно, что это крестьянин – перекрестившись, закончил молитву, наклонился и поцеловал землю.
Поднявшись, он сорвал небольшую веточку, засунул ее себе за пазуху, надел свою шапочку и бросил пришельцам:
– Что вам здесь нужно? Если вы собираетесь напоить здесь своих лошадей, то знайте, что это место святое.
– Наши лошади не хотят пить, – ответила Фьора, – а мы хотим сделать только то, что делали вы – помолиться. Надеюсь, вы не видите в этом ничего дурного?
Молодой человек ничего не ответил. Он подошел к всадникам, которые уже спускались со своих лошадей. Это был молодой человек двадцати пяти—тридцати лет, довольно высокого роста, несмотря на свою грубую одежду, весьма хрупкой комплекции и, к удивлению, даже элегантный. У него было не очень красивое лицо с резкими чертами, смутно кого-то напоминающими Фьоре.
Молодой человек, в свою очередь, тоже внимательно смотрел на Фьору, не обращая никакого внимания на других. Он подошел прямо к ней.
– Мари! – прошептал он, обманувшись из-за белой вуали, которая скрывала черные волосы молодой женщины. – Мари! Неужели это ты?! Но это невозможно! Однако...
– Нет, – сказала Фьора, – я не Мари, я ее дочь. А вы кто? Вы, вероятно, знали ее, если через столько лет приняли меня за нее?
– Я ее младший брат Кристоф. Мне было десять лет, когда... Я так их любил обоих... Вы не можете себе даже представить – они были для меня всем, светом, который угас вот уже почти восемнадцать лет тому назад. С тех пор я чувствую себя самым несчастным человеком.
Слезы душили его. Он отвернулся, снял свою шапочку и побежал преклониться перед боярышником, словно это было его последнее пристанище.
– Посмотри, – прошептал Деметриос. – Это монах. – И действительно, в его темных спутанных волосах виднелась тонзура, свидетельствующая о том, что Кристоф де Бревай принял сан священника.
– Наверное, у него не было другого выбора, – сказала Леонарда, взглянув с большим состраданием на худого монаха, плечи которого сотрясались от рыданий.
Фьора приблизилась к нему и произнесла короткую молитву. Взяв молодого человека за плечи, она
