рекой! От мрачного замка, где сорок шесть лет томилась в жестоком кошмаре, перемежавшемся отчаянием и безумием, королева Испании, незаконно лишенная свободы волей безжалостного отца, а вслед за тем еще более безжалостного сына, не осталось даже руин... Потомки предпочли уничтожить этих каменных свидетелей человеческой жестокости.
Туристов здесь тоже было немного. Если бы еще замок сохранился, он, возможно, привлекал бы в Тордесильяс толпы любопытных, и в маленьком городке, в котором насчитывалось не более четырех-пяти тысяч жителей, конечно, давно построили бы приличный отель. А ту гостиницу, в которой пришлось остановиться Альдо, едва ли сочли бы достойной даже в самой крошечной из «столиц» французских кантонов Швейцарии. Приезжий получал здесь нечто вроде монашеской кельи с выбеленными известью стенами, насквозь пропитавшимися запахом прогорклого масла, свидетельствовавшим явно не в пользу местной кухни. Не могло быть и речи о том, чтобы надолго задержаться в таких условиях. Значит, надо как можно скорее встретиться с маркизом.
Воспользовавшись тем, что на закате стало прохладнее, Морозини быстро умылся, справился, где находится церковь, рядом с которой, как ему было известно, обитал разыскиваемый им Фуенте Салида, и резво зашагал по улочкам города, ставшим с наступлением сумерек чуть оживленнее.
Найти то, что он искал, оказалось нетрудно: это был квадратный массивный дом, полукрепость- полумонастырь, с редкими окнами, снабженными выступающими вперед крепкими решетками, способными отпугнуть всякого непрошеного гостя. Над сводчатой дверью – несколько более или менее стершихся гербов, которые, казалось, отталкивали друг друга, стремясь занять господствующее положение. Цитадель на вид была почти недоступна, но... ее следовало одолеть. Ведь если Фуенте Салида и в самом деле похитил портрет, картина обязательно должна находиться в этом доме. Вот только как в этом удостовериться?
Порыв горячности уступил место рассудительности. Чтобы заставить эту слишком прочную дверь открыться перед ним, Альдо решил прибегнуть к хитрости. Поправив на голове шляпу, он приподнял тяжелый бронзовый молоток. Тот опустился с таким замогильным звуком, что гостю на мгновение показалось: дом пуст. Но почти сразу же он услышал чьи-то приглушенные шаги, человек за дверью скользил, видимо, по выложенному плитками полу.
Петли, должно быть, были хорошо смазаны – дверь отворилась без того апокалиптического скрежета, который ожидал услышать Альдо. На пороге появилась служанка – об этом можно было догадаться по ее черному чепцу и белому фартуку, – тощая, морщинистая, с лицом, вполне достойным кисти великого Эль Греко. Некоторое время женщина молча рассматривала иностранца, потом спросила, что понадобилось господину. Призвав на помощь все свои познания в испанском, Морозини объяснил, что прибыл по поручению королевы и ему необходимо срочно увидеться с сеньором маркизом. Дверь распахнулась во всю ширь, и служанка изобразила нечто, напоминавшее глубокий реверанс. Князю показалось, что он внезапно очутился в прошлом. Этот дом был выстроен, вероятно, еще при их католических величествах, и с тех пор интерьер не слишком изменился. Альдо пришлось спуститься по двум ступенькам, и его оставили ожидать в низком зале, своды которого поддерживали тяжелые столбы. Кроме двух жестких скамеек со спинками из черного дуба, стоявших одна напротив другой у стен зала, здесь не было никакой мебели. Морозини вдруг стало холодно – как бывает в приемных наиболее суровых монастырей.
Женщина вернулась через минуту. «Дон Базилио» шел за ней по пятам. Но стоило ему узнать гостя, как заискивающая улыбка на его устах сменилась жуткой гримасой:
– Вы?! По поручению королевы?! Это ложь – убирайтесь вон!
– Ни за что! Я бы не стал пускаться в дорогу в такую адскую жару только ради удовольствия поприветствовать вас. Мне надо поговорить с вами... о вещах, чрезвычайно важных. Что же до королевы, вы отлично знаете: мы в наилучших отношениях. Маркиза Лас Марисмас, которая дала мне ваш адрес, могла бы подтвердить это.
– Так вас не бросили в тюрьму?
– Только не потому, что мало было стараний меня туда упрятать... Однако не могли бы мы поговорить в более подходящем месте? И главное, наедине?
– Пойдемте! – нелюбезно буркнул хозяин, знаком отослав служанку.
Если вестибюль олицетворял собой монашескую суровость, то зал, где теперь очутился Морозини, был выдержан в совсем другом роде. Фуенте Салида устроил здесь нечто вроде святилища в честь своей принцессы: среди знамен Кастилии, Арагона, других провинций Испании и трех рыцарских орденов, на помосте, куда вели три ступеньки, под навесом из ткани королевских цветов стояло готическое кресло резного дерева с высокой спинкой. Над этим импровизированным троном висел портрет Хуаны: простая черно-белая гравюра. На противоположной стене, построенной из песчаника, который не сочли необходимым покрыть штукатуркой или хотя бы побелить, раскинув в стороны свои иссохшие руки, висело большое распятие черного дерева. Вдоль боковых стен симметрично расположились табуреты, над каждым – дворянский щит, обозначавший, что тут может разместиться один из членов Большого Совета. Все вместе производило сильное впечатление, тем более что маркиз, пересекая зал в направлении к противоположной двери, преклонил колено перед троном. Морозини учтиво сделал то же самое, чем заслужил первый одобрительный взгляд хозяина дома.
– Это кресло, – объяснил Фуенте Салида, – появилось здесь не случайно. Она сидела на нем! Кресло ведет свое происхождение из Каса дель Кордон в Бургосе, и, возможно, это самое драгоценное из моих сокровищ. Пойдемте ко мне в кабинет!
Состояние узкой комнаты, душной, несмотря на открытое окно, за которым виднелось бледнеющее вечернее небо и слышался вечерний гул городка, наилучшим образом могло бы определить слово «хаос». Вокруг вощеного деревянного стола с коваными ножками, заваленного бумагами, перьями, карандашами и множеством предметов неопределенного назначения, прямо на вымощенном плитками полу стопками громоздились книги. Их было так много, что ходить по кабинету следовало с осторожностью.
Маркиз вытащил откуда-то табурет и предложил его гостю, а сам уселся в кресло, обитое некогда красной кожей и украшенное шляпками больших бронзовых гвоздей. Впрочем, для опытного глаза антиквара – отличная вещь, должно быть, такая же старая, как и сам дом. Во всяком случае, хозяин кресла чувствовал себя в нем вполне уютно. Оно, несомненно, придавало ему уверенность в себе – «дон Базилио» положил руки на подлокотники. В его взгляде трудно было бы уловить даже следы приветливости.
– Хорошо. Поговорим, раз уж вам так этого хочется. Но недолго. Я не могу уделить вам много времени...
– Я отниму его у вас ровно столько, сколько необходимо, чтобы все выяснить. Прежде всего хочу, чтобы вы знали: полиция не задержала меня, поскольку есть все доказательства моей невиновности.
– Хотелось бы знать, кто их представил, – усмехнулся «дон Базилио».
– Лично герцогиня Мединасели по свидетельству своей секретарши. Понимаю, сделать из меня козла отпущения показалось вам весьма удобным, но на этот раз, к сожалению, не удалось.
– Отлично, счастлив за вас. И вы проделали такое путешествие, чтобы сообщить мне это?
– Отчасти. Но главным образом – для того, чтобы предложить вам сделку.
Фуенте Салида так и подскочил – будто его вытолкнула из кресла распрямившаяся пружина.
– Извольте понять, сударь: это слово не может иметь ко мне никакого отношения! Никто не может заключать «сделок» с маркизом Фуенте Салида! Я-то ведь не торговец!
– Нет-нет, вы приобретаете ценности несколько иным способом. Что же до соглашения, которое я вам предлагаю, – может быть, слово «соглашение» вам нравится больше? – то, убежден, через несколько минут оно покажется вам интересным.
– Это меня настолько удивило бы, что я, не теряя времени, попрошу вас удалиться!
– О, не раньше, чем вы меня выслушаете! Разрешите закурить? Конечно, дурная привычка, но благодаря ей мозг работает лучше: мысли проясняются...
Не дожидаясь разрешения, Морозини достал из кармана золотой портсигар с выгравированным на нем княжеским гербом, вынул оттуда тонкую сигарету, предложил закурить и хозяину, от чего тот в немом негодовании отказался, покачав головой, спокойно прикурил, выпустил два-три клуба дыма и только тогда заявил, скрестив свои длинные ноги и не забыв позаботиться о складке на брюках:
– Что бы вы там ни думали, идея завладеть портретом королевы Хуаны никогда не приходила мне в голову. Зато я бы дорого дал за сведения об изумительном рубине, который на нем изображен: о том, что на шее у королевы. Меня интересует, что с ним стало. И если кто-то и может ответить на этот вопрос, то
