утром проснулись со стонами, хватаясь руками за глаза, катались по земле от боли и проклинали солнце, светившее весь день и всю ночь над ними.
А впереди еще лежала широкая снежная долина, по которой они должны выйти к морю. Отраженный и усиленный снегом, солнечный свет резал глаза. Казалось, легче было смотреть на солнце, чем видеть перед собой сплошную белую сверкающую пелену. Тогда Рябинин велел людям выстроиться длинной цепочкой, один другому в затылок, и не глядеть никуда в сторону, а только лишь в спину идущего перед собой товарища.
Но кто-то должен был встать в голове отряда, выбирая направление пути… И командир – встал…
Теперь идет он впереди всех, принимая на свои глаза страшные слепящие ожоги сверкающей под солнцем снежной долины.
Медленно тянется время. Медленно идут матросы, положив руки на плечи один другому и раскачиваясь при каждом шаге. Медленно поднимается в зенит огромный багровый шар солнца.
Рябинин шагает, часто оборачиваясь назад, чтобы видеть, как передвигаются по снегу длинные угловатые тени, тянущиеся следом за ним. Вот чья-то тень вырвалась из строя и, взмахнув руками, упала на снег. Прохор Николаевич подходит к упавшему. Это Короленко, которого он считал почему-то самым выносливым. «Если упал и он, то как же дойдут другие?..»
– Встать! – произносит он спокойно.
Безмолвная цепочка людей, извиваясь по снегу, скрывается в лощине. Матросы спешат поскорее уйти от этого места, чтобы не слышать выстрела. Вчера командир сказал им, что каждый, кто отказывается идти, будет считаться дезертиром, а с дезертиром – расправа короткая…
– Пойдешь? – спрашивает Рябинин, и его рука тянется к карману.
Матрос открывает глаза. Он следит за рукой командира.
Пальцы на ней жесткие, скрюченные, и под ногтями – черная грязь. Седые пряди волос выбиваются из-под фуражки на воспаленный лоб.
– Пойду, – говорит он.
– Иди.
– Не могу…
Пальцы командира уже исчезли в кармане. Глаза горят сухим и тревожным блеском.
– Пойдешь?
– Пойду.
– Иди.
– Не могу…
Вот сейчас, сейчас… Сначала покажется рубленная в звездочку рукоять, потом медленно вытянется плоский тяжелый ствол. И острая мушка, наверное, как всегда, заденет за рваный карман, и командир злобно рванет пистолет, чтобы выстрелить наотмашь.
Матрос закрывает глаза, готовясь к смерти, но выстрела нет: в руке Рябинина вместо оружия лежит квадратная, обгрызенная по краям флотская галета.
– На! – говорит Рябинин. – Я как знал, целую неделю берег.
– Товарищ командир, это вы оставили для себя! Мы все одинаково дохнем с голоду…
– Слушай, – жутко улыбается Рябинин, – если я не застрелил тебя минуту назад, то застрелю сейчас… Ешь!..
– Спасибо, това… – и не досказал своей благодарности, жадно вцепившись зубами в черствую пшеничную галету.
– О-о-е-е! – протяжно донеслось издали.
Рябинин осмотрелся.
Ярко сверкали снежные вершины. Высоко в небе висел, пиликая песню, крохотный, с ноготок, альпийский жаворонок…
На высокой скале, запиравшей вход в лощину, капитан-лейтенант заметил фигурки матросов. Они размахивали руками и что-то кричали ему оттуда.
И вдруг из-за горного хребта ринулся ветер. Хлесткий и тяжелый, как удушье, он затопил всю низину, прогудел в ушах – и замер. Ветер нес с собой илистый запах соли, гниющих водорослей и свежей рыбы.
– О-о-е-е! – снова донеслось издали, и Рябинин невольно вздрогнул:
«Неужели море?!»
Прохор Николаевич выпрямился и, подхватив упавшего матроса, зашагал в ту сторону, откуда дул знакомый ветер. В это мгновение он забыл даже о страшной режущей боли в глазах, не отпускавшей его ни на минуту, и, спотыкаясь и плача от радости, почти с разбегу преодолел первые метры крутого склона горы.
Дыхание с хрипом вырывалось из его груди, из-под ног шумно осыпались гравий и комья рыхлого снега. Матрос и офицер подавали друг другу руки. Ругались, падали, снова вставали и ползли наверх.
И когда они перевалили через гребень скалы, в их больные, полуослепленные глаза успокаивающе полыхнуло ласковой синевой Баренцево море.
– Море!.. Море!..
Рябинин долго стоял молча, возвышаясь над горными вершинами и ущельями, потом разжал руку, и медный компас, дребезжа по камням, скатился по склону. Компас был теперь не нужен… Матросы, раскинув на земле парус, уже спали. Но у Рябинина еще хватило сил добрести до берега океана. Там, опустившись коленями на прибрежные камни, он нагнулся и зачерпнул рукой горсть воды. Вода быстро сбежала меж пальцев обратно в море. Тогда он зачерпнул ее двумя ладонями сразу и выпил всю большими глотками. Этим он исполнил древний поморский завет: «Когда долго стремишься к морю и дойдешь до него, выпей сначала горсть воды…»
Потом он снова поднялся на скалу, лег на парус и, привалившись спиной к Григорию Платову, быстро заснул.
Громадный матерый ошкуй проходил мимо, волоча по камням бахрому своих длинных грязных «штанов». Остановился возле людей, мотал головой на длинной шее. Что делать с ними? В другой бы раз и хватил кого-нибудь за ногу, а сейчас не хочется. Только что полярный хозяин закусил небольшим тюленем да рыбкой с приправой вкусной морской капусты. Попробовал медведь край парусины жевать, но скоро надоело, и он ушел куда-то – весь кудлатый, ленивый и совсем не белый…
На следующий день люди проснулись, ожидая чего-то нового, светлого, праздничного. Но снова прозвучала привычная строгая фраза:
– Идти, не останавливаться!
И они снова пошли, только не на запад, как раньше, а вдоль побережья – на юг, надеясь встретить на пути какое-нибудь становище…
От близости родной стихии люди повеселели. Проходя мимо бесчисленных птичьих базаров, матросы лазали по гнездам гагар и чаек, доставая себе яйца, которые тут же выпивали сырыми. Но это было тоже нелегкое дело. Гнезда, в несколько рядов прикрепленные к террасам скал, лепились подчас в самых недоступных местах. Завидев лезущего на скалы человека, птицы набрасывались целой стаей, били его крыльями, больно клевали голову, и часто матрос возвращался с пустыми руками, так и не добравшись до гнезд.
После полудня солнце скрылось в тучах, начался мелкий, нудный дождь. Он разъедал толстые ледниковые пласты, плотной пеленой окутывал море и обещал кончиться нескоро. Земля сделалась скользкой. Мокрая одежда вязко прилипала к телам.
Матросов знобило и трясло как в лихорадке. Лязгая зубами от стужи и тяжко кашляя, они выжимали заскорузлые от ночевок в грязи бушлаты, чтобы снова закрыть ими головы от надоедливой мороси. Потом с моря наполз туман, небо быстро потемнело, посыпался мокрый снег.
В этот день Рябинин чувствовал себя особенно скверно. С каждым шагом идти становилось труднее. Ноги по самые щиколотки погружались в жидкую слякоть и, достигнув слоя вечной мерзлоты, разъезжались, как на льду. Голова кружилась, разламываясь от тупой боли.
Это раздражало капитан-лейтенанта, и, чтобы прекратить бессмысленное ползание по скалам в тумане, он разрешил матросам остановиться на ночлег раньше обычного…
На берегу океана старшина Платов нашел салотопенную яму, оставшуюся еще с прошлого века от
