властелина.
Точнее, все было хуже некуда. Грудна, Фир-Драйкк, повержен. И хотя он, Скейсур, и Дроглир все еще живы, из Нечестивого Триединства их осталось только двое.
О ничтожные людишки, нижайшие из солдат любили посмеяться над Скейсуром. «Старина Скей», — называли они его, подражая походке, имитируя высокопарность речи. Им были смешны его стихотворные потуги. Щегольская накидка, отделанная горностаем, вызывала у них ухмылку — к тому же, он не одевался в черное. Но наступал день, когда они впервые оказывались всего в нескольких ярдах от Скейсура, и тогда все ухмылки исчезали, а шутки больше не казались смешными.
Стоило им почувствовать горький аромат, стелющийся впереди него, увидеть его воочию, и им становилось ясно — они больше никогда ни над чем не засмеются.
Теперь в их глазах прятался истинный страх. Выправка оставалась гордой, челюсти сдвинуты так же упрямо, но это была лишь видимость воинского бесстрашия. Прежняя собранность охотника, преследующего дичь, исчезла; глаза едва скрывали ужас, возрастающий с каждым приближающимся шагом Скейсура.
Другие бы ничего не заметили, но Скейсур многое пережил и хорошо знал предел прочности человека. Он даже на расстоянии мог распознать все признаки, оценить степень стойкости и увидеть, как беспокойство перерастает в страх, страх становится паникой, а паника превращается в слепой ужас.
Глухой звук шагов, эхом разносящийся по каменным лестницам, служил вестником страха для всех стоящих на его пути. Одного вида зловещей фигуры, стремительно приближающейся в свете чадящих факелов, было достаточно, чтобы заставить воинов преклонить колени. Быстрым шагом поднимался он к ним, толпящимся в коридоре, и воины мгновенно расступались. Скейсуру не требовалась божественная проницательность, чтобы почувствовать их ужас. То, как эти жалкие создания убирались с его пути, страшась прикоснуться к мертвенно-белой развевающейся накидке, доставляло ему особенное удовольствие. Их одолевал первобытный инстинктивный ужас перед неизвестным.
Опасный, неприкасаемый, неподвластный страху, Скейсур был идеальным военачальником для сил Повелителя. Беззаветно преданный господину, он безоговорочно подчинялся всем его приказам и служил ему уже так долго, что и не упомнить. Многие поколения прожили свои жизни на этом неистовом острове, омываемом холодным северным морем, а Скейсур был здесь всегда, неизменный и непревзойденный. Вряд ли нашелся бы тот, кто осознал бы всю силу его мощи, спрятанную под мантией скрытности, или смог бы прочесть его мысли, таимые за непроницаемым забралом шлема. Скейсур не доверял никому.
Но однажды и его непробиваемое спокойствие поколебалось. Если бы воины присмотрелись к темному главнокомандующему, то заметили бы отражение собственного страха в его глазах. Впервые за века безупречной службы случилось невиданное: Скейсур не оправдал ожиданий. Над ним нависла ужасная кара, и только он один мог вообразить какая.
Как раз сейчас отдаленные, смутные отзвуки осады переросли в ясно различимый лязг железа; крики воинов, шипение и грохот воспламеняющих чар слышались все ближе. Тараны нападавших пеладанов пробили брешь во внешней защите. Враги переправились через раскаленный добела поток магмы, заполнявший ров, и повергли Фир-Драйкка. Воины Скейсура были стремительно вытеснены с более укрепленных нижних уровней наверх, на средние. Темное искусство некромантов на сей раз не внушало ужаса легионам северян, охайн-иддьявов, чей боевой дух ныне поддерживали новые союзники — пеладаны юга. Бешеная ярость людей севера усилилась десятикратно, взлелеянная многолетней жаждой мщения. Они были безжалостны и неодолимы, подобно прибою, стачивающему иззубренный берег этого острова. Скейсур сделал все возможное, но союз северян и пеладанов оказался не под силу даже ему.
Утроба Вагенфьорда вскоре рухнет.
Эти жалкие потеющие смертные, безуспешно пытающиеся выглядеть спокойными, знали только физическую боль. Через несколько минут они насладятся ею сполна, однако никогда не увидят Дроглира, никогда не испытают того ужаса, который начинал струиться по жилам только от ощущения его присутствия. Лишь Скейсур владел нечеловеческой силой, помогавшей выдержать разговор с господином. Но сейчас и он сомневался в своей способности рассказать ему правду. Едва увидев Скейсура, Повелитель почует его страх.
Темный военачальник начал медленно подниматься по гладким ступеням из черного мрамора, ведущим в запретную часовню, оставляя позади сброд, толпу испуганных воинов в ожидании того, что уготовила для них судьба. Недостойные создания — им ничто уже не могло помочь.
Едва стихли последние отзвуки шагов Скейсура, защитники Утробы Вагенфьорда крепче стиснули древки своих секир и приготовились к встрече с неизбежным.
— Мой Повелитель Дроглир. — начал Скейсур, выдавливая с отвращением каждое слово признания, — я принес Вам последние новости...
Он стоял один, окруженный оглушающей тишиной, заполнившей зал Дроглира. Скейсур приходил сюда уже много лет и хорошо знал этот зал, но сейчас что-то изменилось. Входя в огромную, гулкую обитель, он всегда ощущал, что вторгается в иной мир, даже иное время, словно вступая в пределы бытия древнего божества. Кроваво-красный мрамор пола, отполированный до зеркального блеска, отражал кошмар свода, сплошь утыканного оторванными человеческими головами. Они безжизненно взирали вниз, на своего мучителя. Алые занавеси, струящиеся по стенам, никогда не переставали колыхаться, хотя и дуновение ветерка не могло проникнуть в эти чертоги — судя по ровным столбикам едкого дыма, поднимающимся от расставленных повсюду высоких черных свечей. Возвышающийся в центре зала зиккурат[2] излучал зло, молча надзирая за окружающим. Но сейчас даже в пространстве адского зала, смердящего и рдеющего как магма, ощущалось больше жизни, чем в сидящем на алтарной вершине зиккурата хозяине, по-прежнему молчаливом и неподвижном.
Сегодня все казалось иным: здесь уже не чувствовалось силы, от былого величия осталась лишь пустая оболочка. Благоговения Скейсур больше не испытывал. Он ощущал себя одиноким в огромном пространстве древнего зала — и так и не услышал ответа на свои слова, что эхом прокатились и замерли в тишине. Как в могиле.
Если бы он умел потеть, то тотчас бы покрылся обильным потом, подобно жалким ничтожным людишкам снаружи. Непривычный страх рос в нем с каждой проходящей секундой ужасающей тишины. Он осмелился поднять глаза на алтарь, на самую вершину величественной пирамиды, пытаясь хоть что-то разглядеть за непроницаемой перегородкой. Почему его хозяин не отвечает? Он исчез? Может, он мертв? Неужели Скейсур остался один из Нечестивой Троицы?
Сомнения лишь усилили его страх.
И тут размышления Скейсура прервал язвительный голос Дроглира:
— Очень содержательный доклад, Скейсур. Что бы я без тебя делал?
Сарказм обжег военачальника, словно удар плетью.
— Прости мои сомнения, Повелитель. Я перехожу к сути.
— Уж изволь.
— Мы потеряли Грудну, Ваше Зловещее Величество, и оказались в безнадежном положении. Весь фьорд кишит военными кораблями пеладанов, да еще при поддержке шебек[3] охайнов. Береговая защита пала под натиском воинов Наховии и их наймитов — капитанов. Объединенные силы союза оказались совершенно невиданными, о Повелитель Ночи. Все пути к отступлению отрезаны. Попытки наших некромантов ослабить противника были неэффективными... смею заметить, они, собственно, напугали только наших бойцов. И теперь, когда в зале Огня пробита брешь, когда повержен Драйкк и враг проник в Лубанг-Нагар, нет никакой возможности его удержать. Нижние этажи уже захвачены, и силы противника поднимаются по средним уровням подобно наводнению. Боюсь, о сильнейшее и величественнейшее Воплощение Тьмы, Ваша армия больше не в состоянии сдерживать врага.
— Что ж, все не так уж плохо, — насмешливо произнес голос сверху.
«Дроглир, прошу, перестань играть со мной...» — молчаливо взывал темный главнокомандующий. Остров захвачен. И теперь, когда культ Ольхора практически стерт с лица земли южными пеладанами с их новой религией, не осталось никакой надежды на помощь извне.
Судя по раздающимся в опасной близости предсмертным крикам, через считанные минуты Предводитель пеладанов начнет кромсать дверь, ведущую в этот зал, Священным мечом.
А Дроглир по-прежнему ничего не предпринимал, будто крушение всех замыслов его ничуть не
