— Почему? Их не касается то, что я думаю.
— Это касается меня, — тихо напомнил Жан-Поль. — Они фалангисты. Трое из пятидесяти шести Бессмертных, которые вместе с Уокером приплыли туда в мае. Они рисковали жизнью, чтобы освободить подавленных пеонов Никарагуа во имя демократии. Я не позволю оскорблять их.
— Во имя демократии? Больше во имя славы, славы собственной и Уильяма Уокера…
Человек, стоявший у другого конца стола, выпрямился, обратившись весь во внимание. В голубых глазах на мрачном лице вспыхнула тревога.
— А не эгоистичны ли ваши мотивы? — спросил он. В его голосе слышалось раздражение, но интонация и произношение были, без сомнения, американскими. — Скажите, почему вы так решительно удерживаете брата возле себя? Может, вам кажется, что без него вы утратите безопасность? Или, может, вы боитесь, что он обнаружит, как прекрасно обходится без вас?
Элеонора взглянула на него.
— Сэр… — начала она растерянно. То, о чем он говорил, было далеко от истины, но она не могла поставить его на место, не обидев брата.
— Полковник… Полковник Фаррелл, — подсказал он имя, тоже явно не иностранное.
— Полковник, вы не знаете моего брата. Он не солдат. У него слишком чувствительная натура.
— Солдатами не рождаются. Солдатами становятся, — коротко отрезал он.
— Как и мужчинами.
— Солдаты куются в горниле войны? — закончила она начатую им цитату риторическим вопросом с иронией в голосе. — Но для этого сперва надо иметь хороший металл.
Жан-Поль встал, так резко отодвинув стул, что тот ударился о стену.
— Хватит! Дайте мне перо и бумагу. Увидим, подходящий ли я металл.
— Я сказала не подходящий, Жан-Поль, — возразила Элеонора, — а хороший металл.
Он не слушал. Размашисто, разбрызгивая чернила, Жан-Поль поставил подпись под контрактом и поднял свою кружку с пивом.
Фишер взял лист бумаги за уголок и покачал на весу, желая поскорее высушить подпись.
— Пьем все! — объявил он, улыбаясь разгневанной Элеоноре. — Пьем все за всех!
Ярость охватила ее с такой силой, что, не сдержавшись, она подалась вперед и выхватила лист бумаги.
Змеиным движением ее запястье обхватили и крепко сжали. От испуга она едва не задохнулась. На нее смотрели голубые глаза полковника, его трясло от гнева. Перегнувшись через стол, он заявил:
— Бумага, которую вы держите в руках, собственность американских фалангистов в Никарагуа. Отдайте.
Пальцы, впившиеся ей в руку, казались темными на фоне ее бледной кожи. Их сила была жестока и неумолима. Краем глаза Элеонора заметила, что брат ощущает неловкость и он хотел бы ей помочь, несмотря на свое раздражение. Но, бросив взгляд на человека с бронзовой маской вместо живого лица, вероятно, будущего начальника, он остался недвижим.
Элеонора не сдалась бы по своей воле, но дело было не в ней. Рука онемела, она не чувствовала кончиков пальцев. Листок выскользнул из руки на стол. Фишер прикрыл его ладонью.
— Не мешало бы вас проучить, чтобы впредь не вмешивались в мужские дела, — раздраженно заявил он.
В тот момент, когда она отпустила бумагу, рука полковника освободила ее руку и он отступил назад, пригвоздив ее к месту своим мрачным презрительным взглядом.
Кровь заторопилась к венам запястья, в руке покалывало, но Элеонора не хотела, чтобы они видели, как ей больно. Собрав всю свою волю, она сказала спокойным голосом:
— Меня совершенно не интересуют ваши поиски воинской славы. Меня заботит лишь благополучие брата. И это мое дело. Но, мне кажется, меня не поняли. Прощайте.
Ничего не видя перед собой, она повернулась и быстро пошла между столами, инстинктивно отыскивая выход. Она слышала позади себя, как поехали ножки стула по полу, но не придала этому никакого значения. Мужчина с глупой ухмылкой, зажав стакан виски в кулаке, вытянул руку и преградил ей путь. Оттолкнув его, она бросилась прочь, не желая даже осознать оскорбительность только что сделанного ей предложения.
Но едва она добежала до выхода, как дверь распахнулась и из дождя и ветра стремительно вошел мужчина.
Они столкнулись, и в ту же секунду она оказалась тесно прижатой к красному мундиру. Увидев этот ненавистный цвет, она принялась отчаянно биться в его объятиях, которые от этого становились только крепче.
— Ах, что это у нас тут такое? Маленькая рыжеволосая пута? Одно из порождений дьявола?
Его испанский напоминал произношением кастильский. Смуглое усатое лицо осветила торжествующая улыбка.
— Нет… — начала Элеонора.
Сзади раздался твердый резкий голос:
— Мне очень не хочется разочаровывать тебя, Луис, но женщина, которую ты держишь в руках, дама — хотя ты и встретил ее здесь.
— Дама? — изумился испанец. И, подняв одну бровь, смерил ее взглядом.
Элеонора кивнула. В тот же момент ее отпустили.
— Мои самые покорнейшие извинения… И сожаления. — Его поклон был грациозен, его не стеснила даже висевшая на спине гитара. — Можно хотя бы познакомиться?
Произнося это, он смотрел поверх Элеоноры. Обернувшись, она увидела гиганта с песочными волосами, который сидел у стены. Его знаки отличия были не такими, как у полковника Фаррелла.
— Ко мне можешь не взывать, — сказал он, — я не имею удовольствия быть знакомым с дамой.
— Тогда ваше поведение озадачивает меня, майор. Кто назначил вас быть ее защитником?
От внимания Элеоноры не ускользнула некоторая натянутость в их отношениях. Эти мужчины хотя и носили одинаковую форму, но, похоже, не были друзьями.
— Я всегда симпатизирую тем, кто оказывает противодействие полковнику Фарреллу.
— Особенно если это женщина, да?
— Пожалуйста, — сказала Элеонора, — дайте мне пройти.
— Вы промокнете до нитки, если выйдете, — возразил майор. — Может, вам лучше подождать во дворе? Стеклянная крыша течет как решето, но это все же лучше, чем под проливным дождем на улице.
— Спасибо, нет.
— Тогда разрешите мне проводить вас.
— Я… не могу…
— Потому что вы меня не знаете? Майор Невилл Кроуфорд, к вашим услугам, мадемуазель.
— А я — подполковник Луис Андрес Чарльз Эммануэль де Ларедо и Пакуэро.
— Вы чрезвычайно добры, — сказала Элеонора, — однако…
— Вы не можете идти одна, — упорствовал испанец.
Элеоноре надо было на что-то решиться. От дождя на красном камзоле подполковника остались пятна — словно пятна крови. Сквозь открытую дверь она видела, как мигает качающаяся на ветру лампа. Во влажном удушливом воздухе стоял залах перегара. В углу, на возвышении, мужчины поднялись, приветствуя полковника, направившегося к ним.
Элеонору охватила паника.
— Вы… Вы должны извинить меня, — сказала она так вежливо, что это больше напоминало пародию, чем хорошие манеры, и проскользнула мимо испанца в распахнутую дверь.
Холодный дождь, хлестнувший в лицо, заставил ее замереть. Нет, она не могла войти обратно. Наклонив голову, Элеонора быстро пошла вдоль парапета, скользкого и сверкающего от влаги. Она слышала, как кто-то звал ее, но не оборачивалась. И лишь темный силуэт экипажа, возникшего сбоку, привлек ее внимание.
— Мадемуазель Элеонора!
