оборки вокруг плеч.
Джим наблюдал, как отец пробивается сквозь толпу сгрудившихся у пристани лодочников. От «Шанхай- клаба» уже бежала группа британцев, сбрасывая на ходу плащи и пиджаки. В жилетах и сорочках они прыгали с причала в грязь, уходили едва не по пояс, размахивали руками, пытаясь сохранить равновесие. Японские морские пехотинцы на «Бдительном» продолжали вести огонь по катеру, но двоим британцам уже удалось добраться до раненого моряка. Они схватили его под руки и поволокли ближе к берегу. Следом за ними к катеру пробирался, разгребая перед собой черную жижу, отец в забрызганных водою очках. Когда он подхватил дрейфующего между пирсами раненого старшину, приливная волна захлестнула его по грудь. Он уцепил его за руку и потащил на отмель, а потом, выбившись из сил, рухнул рядом со спасенным моряком на колени, в маслянистую грязь. Другим мужчинам тоже удалось добраться до тонущего катера. Они переваливали через борт последних оставшихся там раненых и падали за ними следом в воду. Потом наполовину плыли, наполовину карабкались по грязи дальше к берегу, где, уже на отмели, им пришла на помощь вторая волна спасателей.
Пятно горящего топлива с «Буревестника» достигло берега и накрыло дымом образовавшуюся на Дамбе пробку и наступающих японцев. Джим поднял было стекло в своем окне, но тут «паккард» с силой бросило вперед, а потом тряхнуло из стороны в сторону. Лобовое стекло разлетелось вдребезги и засыпало осколками сиденья. Джим упал на пол, маму бросило вбок, и она ударилась головой о стойку дверцы.
— Джейми, выбирайся из машины… Джейми!
Она, оглушенная, открыла дверцу и встала на тротуаре, вытянув за собой из раскачивающейся машины сумочку. «Линкольн-зефир» стоял пустой, китаянки куда-то исчезли, а японский танк продолжал прокладывать себе дорогу вперед. Стальная гусеница смяла заднее крыло «линкольна» вместе с колесом, а потом толкнула тяжелую машину сзади на «паккард».
— Джейми, выходи скорей… мы идем домой…
Прижав одну руку к разбитому лицу, мама другой пыталась открыть покореженную заднюю дверцу. Танк остановился, перед тем как снова ударить «линкольн». Японские морские пехотинцы пробирались между машинами и рикшами, нанося штыками удары вслепую, направо и налево. Джим перебрался на переднее сиденье и открыл шоферскую дверцу. Он выпрыгнул на мостовую и нырнул под оглобли рикши, груженного мешками с рисом. Танк дернулся вперед, выпустив из выхлопных труб облако дыма. Джим видел, как мама попала в толпу китайцев и европейцев, которых морские пехотинцы гнали на ту сторону Дамбы. За первым танком шел второй, а за ними — колонна раскрашенных камуфляжными пятнами грузовиков с солдатами.
Последний винтовочный выстрел щелкнул с КСШ «Бдительный». Последних раненых моряков вытянули на сухой клочок грязи под бетонным парапетом Дамбы. Горючее, вытекающее из подтопленного «Буревестника», длинной полосой протянулось через реку, прикрыв и успокоив поле битвы. Англичане, которые помогли спастись морякам с канонерки, сидели в перепачканных сорочках у воды рядом с ранеными. Отец пытался вытянуть раненого старшину повыше, на сухой берег. Но сил у него было немного, он оступился и упал ничком в мелкий ручей, который тек через заляпанную нефтяными потеками отмель из канализационного сброса под пирсом.
Японские солдаты на Дамбе оттесняли толпу от парапета, выгоняя европейцев и китайцев из машин и рикш. Мама куда-то пропала, отрезанная от Джима колонной военных грузовиков. Раненый британский моряк, светловолосый, лет восемнадцати, не больше, от роду, стал взбираться вверх по ступеньками причала, расставив руки в стороны, как две окровавленные ракетки для пинг-понга.
Поправив школьную шапочку, Джим метнулся мимо него, мимо молчаливо наблюдающих за происходящим лодочников с сампанов. Он скатился по ступенькам и спрыгнул с причала на губчатую поверхность отмели. Уйдя по колено, он побрел, с трудом вытаскивая ноги, по чавкающей грязи к отцу.
— Мы вытащили их, ты молодец, Джейми.
Отец сидел посередине ручья, рядом с телом корабельного старшины. Он потерял очки и одну туфлю, брюки его выходного костюма были сплошь заляпаны нефтью, но галстук и крахмальный воротничок по- прежнему были при нем. В руке у него была желтая шелковая перчатка, вроде тех, что мама надевала на официальные приемы в британском посольстве. Приглядевшись к перчатке повнимательней, Джим понял, что это кожа с руки корабельного старшины, обгоревшая и целиком отставшая от мяса во время пожара в машинном отделении.
— Все, сейчас утонет…
Отец резким движением зашвырнул перчатку в воду, так, будто оттолкнул руку назойливого нищего. Приглушенный, хрипло-сдавленный взрыв раздался над рекой — откуда-то из-под накренившегося корпуса «Буревестника». Палуба взлетела на воздух, из-под нее вырвались густые клубы пара, и канонерка скрылась под водой. Вода вскипела, над поверхностью яростно взбухло облако дыма и заметалось из стороны в сторону, словно пытаясь отыскать исчезнувший на глазах корабль.
Отец откинулся на спину и лег прямо в грязь. Джим сел рядом с ним на корточки. Грохот танковых двигателей на Дамбе, громкие команды японских сержантов и рев нарезающих над городом круги самолетов ушли, казалось, куда-то далеко-далеко. Вода принесла первые обломки с «Буревестника»: спасательные жилеты, куски деревянной обшивки, кусок полотняного навеса с волочащимися за ним веревками, похожий на огромную медузу, которую затонувшая канонерка вспугнула и заставила подняться на отмель из сумеречных речных глубин.
Солнечные зайчики заплясали по отмели и пирсам, как беззвучный огонь артиллерийских батарей. Наверху, вдоль парапета Дамбы, выстроились сотни японских солдат. Их штыки были похожи на мечи, целый частокол обнаженных мечей, — и на штыках играло солнце.
5
Бегство из госпиталя
— «Мицубиси»… «Зеро-Сен» [17]… э… «Накадзима» [18]… э…
Джим лежал на койке в детском отделении и слушал, как молодой солдат-японец называет марки пролетающих над госпиталем самолетов. В небе над Шанхаем их была тьма-тьмущая. Солдат и знал-то названия всего двух типов самолетов, к тому же у него, по всей видимости, ото всей этой нескончаемой небесной круговерти кружилась голова.
Уже три дня Джим мирно отдыхал в палате на самом верхнем этаже госпиталя св. Марии во Французской Концессии, и единственный, кто мешал ему жить, был молодой солдат, который курил как паровоз и был полным дилетантом в авиационной технике. В палате Джим был один; он думал об отце и матери и надеялся, что скоро они к нему придут. А еще он слушал, как с воздушной военно-морской базы в Наньдао взлетают гидропланы.
— …Э…Э…
Солдат тряс головой, в который раз ронял сигарету и принимался искать окурок на девственно чистом полу. Джим слышал, как в коридоре внизу, под лестничной площадкой, французские сестры-миссионерки спорят с японской военной полицией, которая заняла это крыло госпиталя. Несмотря на жесткий матрас, беленые стены с неприятной иконкой над каждой кроватью — младенец Иисус на кресте в окружении китайских последователей — и зловещий химический запах (неотделимый, как ему в последнее время стало казаться, от веры в Бога), Джиму как-то не верилось, что война и вправду наконец началась. Весь мир, казалось, отгородился от него глухими и гулкими стенами, и каждое встреченное им лицо выглядело странно.
Он прекрасно помнил рождественский вечер у доктора Локвуда в Хуньджяо и китайских фокусников, которые превращались в птиц. Но вот артобстрел «Буревестника», танк, переехавший «паккард», и тяжелые орудия «Идзумо» принадлежали к царству грез. Ему казалось, что вот-вот в палату войдет Янг и скажет, что на шанхайской киностудии снимается новый цветной фильм, масштабное эпическое полотно, и это все лишь постановочные трюки.
Что, вне всякого сомнения, относилось к сфере реальности, так это грязевая отмель, куда отец помогал вытаскивать раненых моряков и где они просидели шесть часов бок о бок с телом мертвого корабельного старшины. Казалось, японцы были настолько ошарашены скоростью, с которой город перешел в их руки, что им потребовалось время для того, чтобы осознать смысл происшедшего. Через несколько часов после атаки на Перл-Харбор японские войска, стоявшие вокруг Шанхая, вошли в Международный сеттлмент. Морские
