Пир в честь Армелая удался на славу. Правда, в самом начале Агенору пришлось пережить несколько неприятных минут. Он поссорился с разорившимся землевладельцем Евдоксием за право сесть поближе к полководцу. Распорядитель пира, купец Гармодий, встал на его сторону. Евдоксию сказали, что он занимает место благородного Агенора.
— Прости, Гармодий, я все забываю: теперь, куда ни плюнь, попадешь в благородного, — огрызнулся Евдоксий. — Ты знаешь, — обратился он к соседу, — Агенор над своими лавками пишет: «Торговля благородного Агенора». Клянусь Гераклом! Интересно, давно ли Агенор стал благородным?
— С тех пор, как ты продал мне за долги твое благородство, — отрезал Агенор.
Кругом дружно захохотали. Мужи херсонесского совета старейшин были в большинстве недавно разбогатевшими купцами. Они недолюбливали обнищавших аристократов.
Но скоро все распри забылись. Херсонесских мужей сразило красноречие Полидевка — юного ритора из Афин.
Лицо Полидевка сияло. Голос его, то мелодично-певучий, то мощный, как металл, проникал даже в самые замкнутые сердца. Он говорил о любви эллинов к их дивной родине:
— Ряд веков Эллада для всего человечества была солнцем разума, светочем истины. Свободолюбивый и смелый народ Эллады создал Акрополь и храм Зевса, породил Эсхила — великого драматурга, мудрецов Платона и Сократа, государственных мужей Демосфена и Перикла… Кто без душевного трепета может вспомнить Леонида и его триста воинов?! Они остановили у фермопильского ущелья многотысячную персидскую орду. Они все пали, но имена их живут!
Полидевк трагически обвел рукой застольный круг. А разве его друзья не эллины? Разве не тот же могучий дух живет в груди каждого из них? Но теперь не изнеженные персы, а Рим — народ с железной душой и волчьим сердцем — идет на Элладу! Римляне едины, хорошо вооружены. Все эллины должны сплотиться вокруг потомка Александра Македонского — Митридата, царя Понтийского, и Херсонес тоже. Ведь не хотят же его друзья, чтобы их имена черным пятном вошли в историю родины. Он не требует, чтоб херсонесцы, подобно Леониду и его воинам, пали, не отступая ни шагу. Им нет даже надобности подвергать свои жизни опасности. У Митридата достаточно воинов, но ему нужны деньги и хлеб для солдат. Помогите вашему другу Митридату!
Полидевк умолк.
Алкей вскочил первым:
— Возьми все мое наследство, Полидевк, а меня запиши в войско Митридата Евпатора! Все — для родины!
Архонт Аристоник с гордостью взглянул на сына.
— Полидевк, я восхищен твоим красноречием! — Он подошел к ритору и крепко обнял его. — Я разделяю чувства Алкея: умру — он так и поступит. — И тихо добавил: — Пшеницы немного мы пожертвуем, остальное… приданое Иренион.
Вслед за Аристоннком к ритору подошел Агенор. Он с силою сжал Полидевку руку.
— Если бы мои сыновья походили на тебя! Я эллин и жертвую… — Агенор спохватился, — всю мою жизнь на алтарь отчизны!
— Ловко, — шепнул купец Гармодий соседу, — жизнь жертвует, а про пшеницу — бык на язык наступил…
Один за другим купцы Херсонеса подходили к Полидевку, жали руки, обнимали, плакали. Он всех их потряс своим искусством — сколько пламени в его словах, сколько благородства! И правда, все — правда! Они не забудут, они всегда будут помнить о родине, о ее прошлом…
Армелай возлежал во главе пира. Слушая поток клятв, он брезгливо морщился. Полуприкрыв глаза усталыми веками, смотрел презрительно и гневно. Наконец ударил мечом по чаше.
— Хватит слов! Никто не отнимает у вас, сытно вкушающих, ваши драгоценные жизни. Я просил для солдат, голодных, усталых, израненных в боях, хлеба и вина. Вы жалеете кусок лепешки, а они лили за вас кровь, отдавали жизни. — Он поднялся. — Что же! Сидите на своих мешках. Придут римляне и отберут все. Вас обратят в рабство, дочерей и жен угонят на забаву. Этого вы хотите? — Он обвел взглядом притихший пир, грозно насупился и вышел.
Когда полководец скрылся за дверью, гости загудели.
— Это он зря, — степенно проговорил Гармодий, — что отдать самим все Митридату, что римляне отберут — все равно.
— К тому же я слышал, — вставил сухой красноносый сицилиец, — царь Митридат обещал свободу рабам и права эллинского гражданства скифам…
— Римляне всего не отнимут, — успокоительно добавил отец Бупала. — Окончится война — окончится грабеж. А торговать, что с Римом, что с Элладой, все равно: мы купцы, а не воины.
«Да, пир, кажется, удался на славу», — усмехались, расходясь по домам, купцы.
Полидевк провожал Аристоника и Алкея до конца улицы. Архонт ужасался корыстолюбию херсонесцев и просил юного ритора бывать у них запросто: его дочь Иренион играет на кифаре…
V
Хождение в гимнасий стало для Филиппа мукой. Теперь нельзя было в одиночестве бродить вдоль взморья, перепрыгивать с камня на камень, дышать освежающим йодистым запахом водорослей — и это запретили! Агенор строго-настрого приказал рабу, провожающему детей в гимнасий, ходить через город и не пускать мальчиков шататься по взморью.
Никий любил базар, да и раб предпочитал более короткий путь. Суета, шум, гомон, жаркое дыхание толпы не угнетали Никия, как Филиппа, а, наоборот, забавляли и бодрили. Он любил останавливаться перед лавочками керамиков. Глиняные расписанные горшки, золоченые свинки, ярко раскрашенные уточки и петушки, свиристелки приводили его в восторг.
А разносчики ледяной сладкой воды — ярко-красной, оранжевой, травянисто-зеленой! Как они поют! Их колокольчики так и звенят в такт пению!
А медный ряд, где, склонив головы над горном, с обожженными лицами и волосами, перехваченными у висков темной лентой, в синих и алых хитонах искусные ремесленники куют молоточками узорные коробочки, браслеты и диадемы с цветными дешевыми камешками для небогатых модниц…
Влево от медников тянулись ряды со снедью. Шумные, веселые торговки, окликая прохожих, предлагали им жареное семя, орешки в меду, сушеные и вяленые плоды. Молодые толстощекие гречанки прохаживались с высокими корзинками на головах и пели:
— Горячие, горячие лепешки…
Плечистые полунагие рабы рубили на части туши быков, свиней и овец.
Рыбный ряд спускался к морю. Смуглые бородатые рыбаки продавали еще живую, трепещущую рыбу, крабов и черные блестящие ракушки с жирными улитками-мидиями.
В самом дальнем углу базара, точно пещеры сказочных циклопов, зияли черные и закопченные входы в кузницы. Оттуда слышался непрерывный грохот и вырывалось пламя.
На поляне возле кузниц толпились стада овец, пригнанных из степей Скифии. Одетые в короткие, расшитые по краям и на груди кафтаны, в длинные, навыпуск, также украшенные узорами, матерчатые штаны, в остроконечных шапках, отороченных мехом, с колчанами и кинжалами на кожаных поясах, скифы плотно сидели на своих резвых крутобоких лошадках. Молчаливые, настороженные, с обветренными бронзовыми лицами, с рыщущими беспокойными глазами, кочевники всегда будили у горожан неясную тревогу.
Филипп увидел: от толпы скифов отделился молодой всадник. Дорогая накидка из черной, расшитой бисером ткани поверх кафтана, золотые насечки на самостреле и колчане, увитом широкими алыми лентами, обилие золотых блях и ожерелий на всаднике и лошади свидетельствовали о его знатности. Темно-рыжие волосы густой гривой падали на откинутый узорчатый башлык. Всадник горячил коня и тут же, горделиво выпрямившись, привстав на стременах, натягивал поводья. Филипп, удивленный, остановился. Круглое румяное лицо, вздернутый нос, надменный пухлый рот, серо-зеленые улыбающиеся глаза девушки-всадника
