и по дороге никто не проронил ни звука.
Мы как раз умывались под насосом, когда Лэнки, притрусив на медвежьей, как он ее называл, лошади, остановился сзади и соскользнул с седла. Он обошел всех нас по кругу, каждому пожимая на прощанье руку. Я спросил, не останется ли он хотя бы поужинать напоследок, но Лэнки отрицательно помотал головой.
— Тень смерти коснулась меня, — сказал он, и улыбка исчезла с некрасивого, но такого знакомого лица.
Проходя мимо Джеффа Порсона, Лэнки пропустил его, не подав руки.
Надо отдать должное старику Джеффу — на сей раз он повел себя как настоящий мужчина, к чему у него, впрочем, хватало оснований.
— Я был не прав, Лэнки, — признался он. — Я был чертовски не прав, и прошу меня простить.
— Все в порядке, — кивнул наш долговязый друг, — чего я никак не мог бы сказать, лежи сейчас наш юный Грэй носом в землю с пробитой головой.
Дэн Порсон в последний раз попытался уговорить Лэнки остаться с нами, но тот ни в какую не хотел задерживаться — даже просто поесть. Лэнки заявил, что ему пора отправляться в дорогу, и через десять секунд уже следовал по ней. Старый мустанг враскачку заковылял вверх по склону холма, постепенно растворяясь в сумерках вместе с хозяином.
Как только мы расселись за обеденным столом, слова так и хлынули потоком — особенно после первой порции жареного мяса с картошкой.
И естественно, весь разговор вертелся вокруг Лэнки.
— У меня, — заметил Джефф Порсон, — сразу мелькнула мысль, что он явно не тот, за кого себя выдает, и, чем черт не шутит, даже способен противостоять Тому Экеру. Я хотел вывести парня на чистую воду, но сами видите, что из этого вышло. Я предполагал, что пороху в нем немало, но и представить себе не мог, что его окажется так много и малейшей искорки достаточно для взрыва. Да, моя шутка, наверное, и в самом деле получилась глупой. Но зато теперь мы знаем, каким образом Том Экер поранил руку и каким образом мог с тем же успехом получить и дыру в голове!
Все немедленно согласились со стариком, и лица ребят помрачнели. Что касается меня, то я поглощал ужин в полнейшем тумане — та пуля пролетела слишком близко от моей головы! И кроме того, перед глазами все еще стояла изумительная сцена, разыгравшаяся не так давно в полумраке комнаты: я имею в виду мгновенное превращение неуклюжего долговязого Лэнки в проворную дикую кошку, стремительный полет от дверного проема и превосходящий всякое воображение выстрел из револьвера — ведь Лэнки стрелял еще в воздухе, но прицелился так точно, что у меня в ушах до сих пор не смолкал свист чудом минувшей голову пули.
Я снова и снова возвращался в мыслях к этому необычайному событию. И той ночью, и в последующие три или четыре дня на ранчо ни о чем так много не говорили, как о загадке Лэнки и о том, кем он мог быть на самом деле. Насчет его богатого приключениями прошлого сомнений ни у кого не было. Ни один человек не смог бы воспользоваться револьвером так ловко, да еще и таким способом, который продемонстрировал нам Лэнки, не имея за плечами длительной практики, и практики, скорее всего сопряженной со знанием, что вся твоя жизнь зависит от искусства обращения с оружием, от скорости и точности стрельбы.
После того случая я для себя решил, что никогда больше не осмелюсь судить о человеке по внешнему виду.
Прошло четыре дня с того вечера, как Лэнки покинул нас, когда со мной случилось происшествие, которое стоит того, чтобы о нем рассказать. Весь день я был занят объездкой маленького пегого мустанга. Это был сущий дьявол — норовистый, непокорный. Настоящий сгусток энергии! Все отзывались о нем как об очень ненадежном и непредсказуемом коне. Я хотел сам убедиться в этом; так как мне казалось, что в действительности мустанг не так плох, как о нем говорили; просто избыток энергии рвался наружу, требуя выхода и превращая его в горячего и раздражительного коня, как только на спине оказывалось седло. Парни с ранчо продолжали безуспешно приучать маленького мерина к узде и шпорам, пока это не стало настолько же невыполнимой задачей, как убедить кошку прогуляться по раскаленной плите. Так что, когда и я, в свою очередь, попытался поработать с этим дьяволенком, весь день превратился в мучительное испытание. К концу его я чувствовал себя измотанным и обессиленным до предела. Но кое-каких успехов я все-таки достиг! Дважды я вылетал из седла, крепко ударяясь о землю, так как наездник из меня довольно посредственный, но зато проникся глубокой симпатией к не в меру энергичной лошадке, и постепенно, сами собой, произошли кое-какие сдвиги в лучшую сторону. В конце концов, я всегда считал: то, что лошадь узнает о тебе, не менее важно, чем то, что ты узнаешь о ней.
Как я уже говорил, день выдался на редкость тяжелый, и когда к вечеру я привел мерина домой, он настолько изнемогал от усталости, что я решил поставить его в конюшню, а не отгонять на пастбище. После ужина все стали укладываться спать, а я вдруг вспомнил эту перепуганную, изнервничавшуюся животину и вернулся в конюшню почистить беднягу. Придя туда, я обнаружил, что мой маленький измученный мерин все еще не оправился от дневных испытаний и весь, с ног до головы, покрыт холодным потом, способным изгнать дух из тела, в отличие от здорового горячего пота, который всего лишь сгоняет лишний вес. Я протер коня насухо, и бедняжка пегий, поняв, что я хочу утешить его и вовсе не собираюсь наказывать за дневные промахи и ошибки, вдруг превратился в самую изумленную, кроткую маленькую лошадку на всем белом свете. Он вертел головой, принюхиваясь ко мне, а потом даже зашел в проявлении нежности и признательности так далеко, что легонько куснул мои волосы!
До сих пор он ни разу так и не прикоснулся ни к сену, ни к ячменю, но перед моим уходом сосредоточенно склонил голову над кормушкой, а вслед мне раздалось тихое благодарное ржание, словно конек предлагал еще немного побыть вместе.
Я шел к дому, чувствуя себя самым счастливым человеком на свете и в то же время немного печалясь — любого приведет в уныние мысль о том, как много несчастий и невзгод мы рассеиваем вокруг себя непрестанно, тратя на это массу времени и сил, и как много радости и счастья могли бы мы получить легко и просто, потратив лишь половину этих усилий. Не то чтобы я так уж всерьез принялся философствовать, но все-таки, вспоминая пегого, я искренне и от всего сердца поклялся, что никогда не буду жесток с лошадьми, напротив, с каждой из них стану обращаться бережно и любовно. Внезапно почти у самого дома что-то промелькнуло перед моими глазами и скрылось за огромным бревном — стволом поваленного ветром дерева.
Это мог быть волк или даже горный лев. Но я до смерти перепугался, так как мне показалось, что, несмотря на размеры, в темноте мелькнул не зверь, а человек.
Мне было страшно проходить мимо громадного бревна, но я решил, что непременно должен сделать это, иначе мой личный, тайный счет удач и поражений пополнит еще одна черная метка, а их и без того было предостаточно. Еще несколько таких отметин — и я имел бы все основания считать себя презренным трусом!
Итак, я собрался с духом, вытащил кольт и, дождавшись, пока не почувствую в руке его холодную тяжесть, упрямо зашагал к бревну. Подойдя, я услышал, как совсем рядом чей-то вкрадчивый, тихий голос шепнул:
— Не стреляй, малыш!
От этих слов по всему моему телу пробежал электрический ток, взорвавшись искрами дикого ужаса, но я быстро сообразил, что прозвучали они легко и просто, без всякой угрозы.
Передо мной на фоне звездного неба неожиданно возник силуэт высокого и широкоплечего мужчины.
— Лэнки! — изумился я.
Он приблизился и, тронув меня за руку, сказал:
— Прости, Нельс. Я чертовски сожалею, что позволил обнаружить себя. Но хочу тебя успокоить: я здесь вовсе не для того, чтобы кому-нибудь навредить.
— О, я знаю, Лэнки! — воскликнул я. — Не такой уж я дурак.
— Ты славный малый, Нельс. Давай-ка отойдем подальше от дома, ладно?
Я пошел за ним, так терзаемый любопытством, будто множество иголок впивалось в мой мозг.
Лэнки я обнаружил по чистой случайности и настолько внезапно, что меня охватили страх и трепет. Стоило лишь подумать о человеке, прячущемся недалеко от нас и, как одинокий волк, скитающемся во тьме и холоде ночи.
