было не сухое «мерси», оброненное из вежливости.
— Вы не пойдете смотреть телевизор? — задал я еще один вопрос.
— Я не смею оставлять мужа в одиночестве надолго.
— Но все же он способен передвигаться?
— С трудом.
Я понял, что не должен расспрашивать. Запрещенная тема! Пожелав ей спокойной ночи, я вернулся к себе.
Время очень позднее. Я оставил окно открытым в ночь. Я напоминаю себе больного, диагноз которого врачи оставляют при себе. И то верно — я должен быть уже мертвым, а толком не знаю, хочу ли умереть. В самом деле, хочу ли я умереть? Не ограничился ли я трепом по поводу своей смерти?
Я доискиваюсь ответа со всей ясностью мысли, но эта ясность не гарантирует чистосердечия, и я допускаю существование причины, которую не рвусь обозначить; но так или иначе, а она все еще удерживает меня на грани жизни. В данный момент она смахивает на любопытство. Хотя мне и нет дела до того, был ли Жонкьер когда-то знаком с мадам Рувр, тем не менее такая мысль удерживает меня на плаву. Лучше бы уж эта женщина никогда не появилась рядом со мной. Я вроде бы организм, давно уже лишенный некоего гормона — назовите его гормоном «Ж» (женский). И вот — стоило мне оказаться по соседству с ней, в ауре ее духов, как во мне началась химическая реакция, в результате которой очень отдаленная зона моего «я» как бы оживала, перестала хиреть. По крайней мере, такое объяснение кажется мне самым доходчивым. Но моя проблема так и не разрешена. Бесцельность своего существования — я ощущаю ее с прежней остротой. Я почти что готов сказать, что констатация этого факта укрепляет мою решимость, и я готов себя глубоко презирать, если после такой готовности в самый последний момент уклонюсь от задуманного шага.
Два часа. Я выпил свою кружку настойки. Франсуаза переборщила с анисом. Я сделаю ей замечание. Когда аниса кладут слишком много, настойка приобретает терпкий и горький привкус. Помнится, еще в мальчишеские годы я любил ходить на рыбалку и смачивал анисовым соком хлеб, служивший мне наживкой, на которую клевала плотва и уклейка. Благословенная пора! Моя бабушка жила неподалеку от речки Ионны. Мне приходилось только перейти дорогу и сбежать к ее берегу. Может, в память об этих счастливых днях теперь я каждый вечер отправляюсь удить сны, помогая себе напитком забвения.
Сегодня утром Клеманс сообщила мне, вперемешку со всем прочим, что мадам Рувр зовут Люсиль. Мне нравится это имя. Старомодное, но милое. Возможно, оно слишком напоминает мне коллеж и страницы Шатобриана, которые надо было учить наизусть. «Гряньте, желанные бури…» Да что говорить! «Люсиль» звучит намного благороднее «Арлетты»! Я всегда терпеть не мог имя Арлетта. Оно ассоциируется у меня с девушкой, являвшейся расчесывать волосы святой Екатерине. Однако самой Арлетте оно было по душе. Она сердилась, когда я звал ее Арли, Летти, и я решил перейти на Минуш или Минушон, в зависимости от настроения. Забудем об этом.
Клеманс, от которой ничто не ускользает, сказала мне, что сегодня утром глаза у мадам Рувр были красными и заплаканными. Отчего она огорчается, если только Клеманс не ошиблась? Есть над чем помечтать. И несомненно, из желания помечтать я гулял почти до полудня по берегу моря, несмотря на боль в ноге, которую я, похоже, тяну, как упирающуюся собаку. Я долго размышлял над словом «старик». Когда начинается старость? А я — старик? Рувр — старик? Он-то уж без сомнения, поскольку ходит с двумя металлическими палками и подтягивает ноги — по крайней мере, так я себе представляю. Ну а я? У меня седые волосы, разумеется. И несколько вставных зубов. Зато все остальное имеет еще приличный вид. В сравнении с Вильбером и даже с Жонкьером я считаю, что хорошо сохранился. Всего лет пять-шесть назад у меня была еще очень молодая фигура. Тогда почему же Арлетта?.. Испугалась, что вскоре превратится в мою сиделку? А ведь мне тогда едва исполнилось шестьдесят. Может, у мадам Рувр — но я предпочитаю говорить Люсиль — красные глаза потому, что она считает себя обязанной оставаться при старике?
Я повстречался с группой молодых людей. На меня даже чуть не налетела девушка в купальнике. Она не извинилась — она меня не видела. Я был для нее прозрачен, как призрак. Просто не существовал. Так, может, это и означает старик? Некто, кто еще здесь, но уже не существует. В таком случае бедный мсье Рувр! И бедный я!
Жонкьер дал знать, что пообедает в городе. Странно! На ужин он явился, но удовольствовался овощным супом и крошечной порцией пюре. Краткое «до свидания» в сторону, и он ушел. Вильбер отсчитывал капли в свой стакан, насыпал туда белый порошок и присовокупил половину таблетки. Он поглотил все, сначала бросив на нас уничижительный взгляд. Люсиль удержалась от улыбки.
— Побудьте немного, — сказал я ему. — Ведь это единственный приятный момент за весь день.
— Не желаю навязывать свое общество, — буркнул он.
Не сдержавшись, я передернул плечами, настолько его замечание показалось мне глупым и неуместным.
— Ведь я предупреждал, что они бывают несносными, — пробормотал я слова, предназначенные для слуха мадам Рувр.
Она посмотрела Вильберу вслед.
— Как мне неприятно нарушать ваши привычки. Должна же найтись какая-нибудь возможность предоставить мне другое место!
— Не нужно ничего предпринимать! — вскричал я и, желая покончить с этой темой, спросил, довольна ли она своей квартирой.
— Надо уметь довольствоваться малым, — сказала она. — Вот в Париже… Но я не хочу больше думать о Париже. Да, все очень хорошо. Разве что первый завтрак… Молодая официантка имеет плохую привычку…
— Франсуаза…
— Да. У Франсуазы плохая привычка поднимать два подноса одновременно. Один она ставит на стол, при входе в коридор, и, пока приносит второй, кофе успевает остынуть. Это неприятно.
«Черт возьми, — подумал я, — у нее тоже характер не из легких!»
Желая отвлечь ее от Франсуазы, которая мне лично пришлась по душе, я заговорил о других обитателях пансиона.
— Вы их оцените — вот увидите. Возраст придает им оригинальность, которая наверняка не была им свойственна. Я хочу сказать, раньше. Вот, к примеру, прямо за моей спиной сидит миниатюрное существо. Это мадам Бутон… восемьдесят семь лет… Когда ее хотели соборовать в первый раз… Это было давно, я тут еще не поселился… Она отпрянула от священника со словами: «Только не этот… Он же просто урод!» Такого нарочно не придумаешь.
Люсиль смеялась от всего сердца.
— Не станете ли вы утверждать, что здесь живут одни оригиналы?
— Нет, разумеется. Но за редким исключением.
— А как насчет развлечений?
— Ну что ж, вы можете посещать курсы йоги, записаться в хор или в университет третьего возраста, есть также много других занятий, список которых находится в конторе.
— К несчастью, я не свободна в своих действиях из-за мужа. А есть ли здесь библиотека?
— Да, но очень бедная. Несколько сот томов. Но если позволите, я могу ссужать вас книгами.
Я чуть было не ляпнул, что и сам некогда был писателем. Остатки стыдливости вовремя меня удержали. Я увидел, что мое предложение доставило ей величайшее удовольствие.
— Еще один вопрос, — сказала она. — Есть ли на ваших книгах какая-нибудь пометка — экслибрис или подпись, свидетельствующая о том, что они принадлежат именно вам?
— Нет. Почему вы спрашиваете?
— Потому что моему мужу это может прийтись не по душе. Он — непредсказуемый!
Тут есть над чем поразмыслить, прежде чем поддаться усталости.
Глава 3
