куды с добром!
Павел уже понял, что Лошкарев догадался о причине его прихода и теперь старается оттянуть предстоящий разговор или вовсе обойти его.
— На соболевке сам себе хозяин: хочешь — седни вышел на путик, хочешь — завтра, никто не указ... Ты, Павлуха, само главно, до Нового году старайся большую половину плана спроворить, а потом легше пойдет...
— Савелий Макарович! Я слышал: вы лицензии на двух тигров получили!
Замер напильник в руках старика, смолкла и пила. Вопрошающе глянул Лошкарев на сына, но тот, нахмурившись, опустил глаза, поднял с полу кусок брезента и принялся что-то сосредоточенно кроить из него. Мгновенно перехватив этот безмолвный разговор отца с сыном, Павел внутренне напрягся, ожидая отказа, но все еще поддерживая в себе едва-едва мерцающую искорку надежды. «Вжик! Вжик! Вжик!» — вновь заскрежетал напильник. «Тиу! Тиу! Тиу!» — звонко откликнулась пила.
— Получили, Павлуха, две лицензии, это верно, будь они неладны! Не ко времени... Тут бы на соболевку ладиться, а тут лицензии эти, канителься теперь с имя... Соболюшек ловить куды спокойней да выгодней... Ты ноне не слыхал, как будут соболя принимать — по новым ценам аль по старым ишшо?
— Савелий Макарович! Вы меня нынче обещали взять с собой на отлов...
— Вот уж какие напильники теперь делают... — Лошкарев сокрушенно покачал головой, разглядывая напильник. — Ишшо и полпилы не выправил, а напильник уже истерся весь. Раньше, бывало, на пальцах мозоли кровяны, а напильник как новой...
— Ну так как же, Савелий Макарович? Возьмите меня на отлов. Я вам в тягость не буду, вот увидите, и денежного пая мне не нужно, я просто так ходить буду с вами. Мне только посмотреть. Возьмите, Савелий Макарович, а? Ей-богу — не пожелеете. Вы же обещали...
— Экой ты, Павлуха, неугомонный, — то ли одобрительно, то ли с досадой сказал Лошкарев. — Оно-то верно — обешшал, ну дак вишь — осечка, стало быть, произошла... Евтей грозился не пойти за тигрой, а нынче вот опять надумал, стало быть, бригада в полном собрании.
— Но я же, Савелий Макарович, ни на деньги, ни на что другое не претендую. Буду делать для вас все, что скажете! Я же не помешаю вам.
— Ну, так-то оно так, конешно... — Лошкарев рассеянно погладил бороду, о чем-то размышляя. — Так-то оно так, но тут ишшо разны други закавыки. — Лошкарев вновь посмотрел на сына, и во взгляде его, и в тоне его голоса была растерянность и колеблющиеся нотки. — Слышь-ка, Николай, может, того... Больно парень-то надежен — куды с добром... Опять же, ишшо всяко разны препятствия. Пошто молчишь- то, как думашь?
— А чего тут говорить? — Николай осуждающе посмотрел на отца. — Ты, отец, как ребенок! Ну куда мы денем его? — Он пренебрежительно кивнул на Павла. — Надежный, хороший парень, ну так что из этого? Мало ли к тебе надежных да хороших напрашивалось, и что из этого получалось? Вспомни-ка! — Он проговорил это сердито, почти зло и, спохватившись, резко осадил голос, примиряюще обратился к покрасневшему от смущения Павлу: — А ты, Павел, не обижайся. Ты одно пойми: не можем мы тебя взять, даже если бы захотели — тут много всяких «но». Вот представь себе, что одно ведро воды понесут три человека — это же, согласись, неудобно! Так же и тут. У нас все отлажено, у каждого свои обязанности. Нас три человека, четвертый тот, кто найдет след тигрицы с тигрятами. По традиции мы обязаны этому человеку либо полсотни рублей за след заплатить, либо, если он пожелает, взять его на равных паях на отлов.
— Мне не нужно никакого пая...
— Ну вот, опять ты заладил свое, — поморщился Николай. — Ты подумай: ночевать впятером — и то чрезвычайно плохо. Нодья четыре метра длиной, с каждой стороны огня по два человека спят, а пятому спать уже негде. Значит, надо не четырехметровую кедрину пилить, а уже шестиметровую. И так далее.
— Но я могу отдельно от вас, у своего костра ночевать, я ничем не стесню вашу бригаду.
— Ты, Павел, тоже, как ребенок, рассуждаешь! — вновь загорячился Николай, и румяное холеное лицо его сделалось строгим, как у судьи. — Не можем мы тебя взять! Не мо-жем! Понимаешь? Найдешь след тигрят — пожалуйста, участвуй в отлове, нет следа — и разговора нет!
— Так, значит, не берете, Савелий Макарович? — униженно, тихо обратился Павел к Лошкареву, поднимаясь со скамьи.
— Так уж, стало быть, выходит, Павлуха, — неуверенно закивал Лошкарев. — Да ты не жалкуй этот отлов, едрена-корень, канитель одна... У тебя ишшо все в будушшем. Кто знат, как дело повернет... — Он хотел еще что-то сказать утешительное, но осекся под сердитым взглядом сына.
— Ну хорошо, нельзя — значит, нельзя, — упавшим голосом сказал Павел, подвигаясь к двери и собираясь выйти вон, но у порога, сам не ожидая этого, он вдруг спокойным убежденным тоном заявил: — Вы меня не берете на отлов — это, конечно, ваше законное право. Но у вас нет права запретить мне ходить по вашим следам. Вы пойдете на отлов, а я пойду по вашему следу. Вы будете ночевать у нодьи, а я в двадцати метрax сделаю свою нодью. Все равно я увижу по следам, как вы тигров ловите. Так что, Николай Савельевич, останемся с вами каждый при своих интересах. — Павел насмешливо посмотрел на Николая.
— Ну, знаешь ли... Это хуже мальчишества, — растерялся Николай и даже глухой ворот свитера оттянул двумя пальцами от горла. — Это совершенно бессмысленно и глупо. Да и не хватит у тебя на это духу, не так просто все это, как ты представляешь. Слышь, отец, посмотри-ка на него, таких просителей, по-моему, у тебя еще не было. Молодой, да ранний, и к тому же настырен не в меру. Пропадешь в тайге, замерзнешь у своего костра-то. Скажи ты ему, отец...
— Ты погоди, Николай, — хмуро остановил сына Лошкарев. — Не распаляй парня, я его с пеленков знаю. Ты-то по городам все учился да жил, а он-то, не как ты, от батьки не откалывался, везде с батькой, а батько его таежник был — не чета многим, да и мне за им не тягаться было. А Павлик-то ишшо сам меньше ружья был, а уж пушнину в дом волок. Под кедрой да выворотом спать ему не впервой поди.
— Ну так ты, что, оправдываешь его затею, что ли?
— Не про затею я сказ веду, а про то, что зря распаляешь ты его. Охолонуть бы надо парня, а ты распаляешь.
— Да чем же я его распаляю? Сам ты его распаляешь, всякие авансы ему выписываешь, кисель- патоку разводишь!
«Кажется, уходить мне пора», — подумал Павел и, с искренней почтительностью попрощавшись со старым Лошкаревым, а Николаю только слегка кивнув, вышел из избы.
Если верить слухам, тигрица с двумя тигрятами должна была обитать в верховьях реки Большой Уссурки, около села Мельничного. Туда и выехал Савелий Лошкарев с бригадой. Никто из жителей Мельничного следа тигрицы не видел, но многие божились, что тигрица живет именно у ключа Благодатного. Жители Мельничного — народ таежный: лесники да охотники, зря говорить не станут если говорят — значит, есть к тому повод. Во всяком случае, проверить слухи надо было. До Благодатного два дня пути. Закупив в магазине продукты, ранним морозным утром трое тигроловов, перейдя через Уссурку по подвесному мосту, канули в лесные дебри. Спустя два часа по этому же мосту с котомкой и ружьем за плечами прошел еще один человек. Шел он, низко опустив голову, внимательно рассматривая следы, то и дело приостанавливаясь, прислушиваясь.
Двадцать километров — расстояние пустячное, если идешь по ровному чистому месту да налегке, но с тяжелой котомкой, да с увесистым, как железный лом, карабином на шее, да с собакой на поводке, которая то и дело цепляется за кусты и сучки, да если еще путь лежит сквозь густой уремный лес, через валежины в пояс высотой, сквозь заросли колючей аралии, а по-местному «держидерева», через хаотические нагромождения спиленных и полусгнивших деревьев на старых леспромхозовских делянах, которые теперь в уссурийской тайге повсюду, — двадцать километров покажутся расстоянием трудным и долгим, а для человека, непривычного к ходьбе, — и вовсе изнурительной пыткой.
Середина ноября в отрогах Сихотэ-Алиня — пора, самая благодатная для охотника: и морозцы небольшие по ночам, а днем и вовсе ростепель, и снег неглубок. На снегу каждый след отпечатан, словно строчка в книге. Если азбуку лесную знаешь — любую звериную роспись прочтешь. Но прочесть нетрудно —
