Он посмотрел на меня.
— Обычно на эту работу берут студентов.
«Жаба ты, вот кто», — подумал я.
— Я имею в виду, — продолжал он, — что студенты, они же еще где-то учатся. И пока ждут, когда их позовут, могут спокойно читать учебники. Вы где-нибудь учитесь?
— Нет.
— Обычно на эту работу берут студентов.
Я вернулся в свою комнатушку и сел за стол. Комната была маленькая, сплошь заставленная металлическими шкафами с выдвижными ящиками. В ящиках лежали цинковые клише, которые использовались для набора объявлений. Еще там были самые разные штампы с именами и товарными знаками заказчиков. Толстяк с мятым лицом кричал мне: «Чинаски!», и я мчался к нему выяснять, какое именно клише и какой именно штамп нужны ему для набора. Часто меня посылали в наборный цех конкурирующей газеты, чтобы взять у них штампы и литеры, которых не было у нас. Мы тоже одалживали им штампы. Мне нравились эти прогулки. Я нашел одно милое местечко в переулке неподалеку от редакции, где стакан пива стоил пять центов. Толстяк дергал меня не часто, и я почти не вылезал из пятицентовой пивной, превратившейся в мой второй дом. Толстяк начал по мне скучать. Поначалу он просто недобро поглядывал на меня. А потом все же поинтересовался:
— А где ты был?
— Пиво пил.
— На эту работу обычно берут студентов.
— Я не студент.
— Наверное, вам придется отсюда уйти. Мне нужен кто-то, кто будет здесь постоянно.
Толстяк отвел меня к Белджеру, который выглядел так же устало, как всегда.
— Это работа для студентов, мистер Белджер. Боюсь, этот парень нам не подходит. Нам нужен студент.
— Хорошо, — сказал Белджер. Толстяк утопал прочь.
— Сколько мы вам должны? — спросил Белджер.
— За пять дней.
— Хорошо. — Он подписал какую-то бумажку и протянул ее мне. — Вот, получите деньги в кассе.
— Послушайте, Белджер, этот старый придурок — он настоящая жаба.
Белджер вздохнул:
— Господи, а то я не знаю?!
Я пошел в кассу.
Глава 7
Мы все еще в Луизиане. Впереди — долгий путь поездом через Техас. Нам выдали консервы, но не дали, чем их открыть. Свои банки я составил на пол и прилег на деревянной скамье. Остальные ребята собрались в переднем конце вагона: сидели все вместе, болтали, смеялись. Я закрыл глаза.
Минут через десять я вдруг почувствовал, как пыль поднимается сквозь шели между деревянными планками. Это была очень старая пыль, гробовая пыль — от нее пахло смертью. От нее пахло чем-то таким, что было мертвым уже давно. Она проникала мне в ноздри, оседала на бровях, пыталась забраться в рот. Потом я услышал, как кто-то дышит, тяжело и натужно. Сквозь щели я разглядел человека, скорчившегося под сиденьем. Он выдувал пыль мне влицо. Я приподнялся и сел. Человек выбрался из-под скамьи и рванулся в передний конец вагона. Я вытер лицо и уставился на этого мужика. Мне как-то не верилось, что все это происходит на самом деле.
Я услышал, как он быстро проговорил, обращаясь к ребятам:
— Если он подойдет, вы мне поможете, ладно? Обещайте, что вы мне поможете…
Они обернулись ко мне. Я снова лег на скамье. Мне было слышно, как они говорят:
— А что с ним не так?
— Кем он себя возомнил?
— Вообще ни с кем не разговаривает.
— Сидит там один, сам с собой.
— Вот козел. Ладно, приедем на место, мы с ним разберемся.
— А ты с ним справишься, Пол? По-моему, он законченный псих.
— Если я не смогу, значит, не сможет вообще никто.
Но я его сделаю.
Потом мне захотелось пить, и я прошел в передний конец вагона, где стоял бак с водой. Когда я проходил мимо них, они разом примолкли. Молча они наблюдали, как я пью воду. Когда я вернулся на свою скамейку, они продолжили разговор.
Поезд часто останавливался — и ночью, и днем. На каждой станции была зеленая рощица и небольшой городок неподалеку. И практически на каждой станции кто-то «терялся». По одному или по двое.
— Какого хрена, опять? Где Коллинз и Мартинес?
Бригадир брал свой блокнот и вычеркивал имена.
После какой-то там остановки он подошел ко мне.
— Ты кто?
— Чинаски.
— Едешь с нами или чего?
— Мне нужна работа.
— Ага. — Бригадир отошел.
В Эль-Пасо нам объявили, что мы пересаживаемся в другой поезд, и выдали что-то вроде билетиков на одну ночь в ближайшем отеле и талончики на питание в местной кафешке. Также нам были даны очень подробные инструкции, как, где, когда и в какой именно поезд мы должны сесть завтра утром.
Пока все остальные ели, я ждал на улице. Потом они вышли, ковыряясь в зубах и болтая, и тогда я вошел в кафе.
— Надерем ему задницу, уроду!
— Сукин сын, как он меня раздражает!
Я взял мясо с фасолью и луком. Масла там не было, но кофе был очень приличный. Когда я вышел на улицу, мужиков уже не было. Ко мне подрулил какой-то бездомный. Я отдал ему билетик на ночь в отеле.
В ту ночь я спал в парке. Мне показалось, что так безопаснее. Я ужасно устал, так что жесткая парковая скамейка была не такой уж и жесткой. Я просто лег и заснул.
А потом меня разбудил звук, похожий на рев. Я и не знал, что крокодилы ревут. Вернее, не просто ревут: это был звук, который складывался из рева, шипения и возбужденных вдохов. Также я явственно слышал, как щелкает пасть. Какой-то пьяный матрос заплыл в самый центр пруда и схватил крокодила за хвост. Животное изгибалось, пытаясь достать обидчика зубами, но это было весьма затруднительно. Челюсти у зверюги были поистине чудовищные, но при этом не слишком проворные и слаженные. Второй матрос и молоденькая девчонка стояли на берегу и смеялись. Потом матрос поцеловал девчонку, и они вместе куда-то ушли, а тот парень, который в пруду, так и остался сражаться со взбешенным крокодилом…
В следующий раз меня разбудило солнце. Рубашка нагрелась и стала горячей, почти обжигающей. Матроса в пруду не наблюдалось. Крокодила — тоже. На соседней скамейке, слева, сидели два парня и одна девчонка. Судя по всему, они тоже спали здесь, в парке. Один из парней поднялся.
— Микки, — сказала девчонка, — у тебя стоит!
Они рассмеялись.
— Сколько у нас денег?
