кулисами, пыльно и темно, для обывателей Киева война — это газетная выдумка, если, конечно, на ней еще не убило кого-то из близких. Никто не хочет думать, что скоро закроется занавес и спектакль кончится. И сюда придут люди с пулеметами — большевики из Петрограда матросы из Севастополя, немцы из Бобруйска, австрияки из Галиции. А может быть, писателю Винниченке не понравится, почему это он ходит под голубым флагом, а его военный министр Петлюра под жовто-блакитным?.. И все они начнут стрелять.
— Ты меня слушаешь? — спросила Лидочка. — Или опять думаешь, как будет плохо?
— Я Кассандра.
— Ты дурной вестник. Таких, как ты, казнили.
— Казни меня.
— Купи мне мороженого. Такова будет ужасная казнь.
Андрей купил мороженого в вафельных кулечках. Себе — шоколадного, а Лидочке — клубничного. Они уселись на скамейку, ветер сразу стал хватать за щеки и пальцы.
Прохожие поглядывали на них без удивления. Не все ли равно, когда есть мороженое, если оно вкусное?
— Интересно, — сказала Лидочка, — у тебя уже есть характер, или ты еще не успел им обзавестись? Я все время за тобой наблюдаю, как за нашей кошкой. Ты не обижаешься?
— Я не обижаюсь, — ответил Андрей. — Я читал, что девочки раньше взрослеют, но потом останавливаются в своем развитии.
— Я замерзла. — Лидочка поднялась и пошла по улице.
Андрей поспешил за ней.
— Не воображай, будто я обиделась, — сказала Лида. — Хотя ты мог быть повежливее.
Она покосилась на него. Ей нравилось разглядывать Андрея.
Наверное, я в него влюблена. До сих пор.
За два года, которые они так или иначе провели рядом, Андрей вытянулся до шести футов. Он обещал, что больше расти не станет. Он стал шире в плечах, и руки тоже стали шире — от ладоней до предплечий. Хотя кость у Андрея была нетолстой.
Волосы вьются перед дождем. А в сухую погоду — не вьются. Они красивого цвета — русые, но золотистые. Конечно, он еще мальчик. Но и мужчина. И эта двойственность подчеркивается двойственностью календаря, в котором он существует…
Как и она.
— Сколько нам лет? — спросила вдруг Лидочка.
— Пойдем лучше дальше, — сказал Андрей. — А то совсем замерзнем.
Солнце зашло, утонуло в темной снежной туче, и сразу наступила глухая, мрачная зима. Они направились к развалинам древних городских ворот, что стояли на Владимирской улице.
— Познакомились мы в Ялте, — сказала Лидочка, дохрустывая вафельный стаканчик. — В августе тринадцатого.
— Но объяснения не последовало, ибо она не разглядела в нем своего будущего рыцаря.
— Погоди! Я в самом деле хочу разобраться.
— Во второй раз я примчался к тебе через полгода.
— И у тебя украли фуфайку. Помнишь, тот чистильщик на набережной? Ты тогда уже поступил в Московский университет.
— А ты еще никак не могла выпутаться из пеленок ялтинской женской гимназии.
— А потом убили Сергея Серафимовича, а тебя хотели посадить в тюрьму. Отсюда начинается наша двойная жизнь, Андрей обнял Лидочку за плечо, притянул к себе и хотел поцеловать в губы, но Лидочка чуть отстранилась, и поцелуй пришелся в щеку.
— У нас с тобой появились табакерки, сказала Лидочка, всерьез намеренная подвести первые итоги их жизни. Но у Андрея такого настроения не было. Он только мешал ей считать.
— Лучше бы они не появлялись, — сказал он, Они вышли к непонятной громоздкой груде кирпичей — древним городским воротам.
Сверху белой шапкой лежал снег. Ворота не казались древними. Их могли воздвигнуть и десять лет назад, а потом они рухнули из-за паршивого раствора.
— Твой отчим завещал нам свою судьбу… По крайней мере дважды с помощью этих табакерок мы убегали с тобой в будущее. Не будь этого, ты бы и сейчас сидел в тюрьме.
— Или наоборот, — ответил Андрей. — Я был бы выпущен из тюрьмы восставшим народом и провозглашен Робеспьером.
— Но этого тебе пришлось бы ждать больше двух лет — до марта семнадцатого.
— Это искушение, от лукавого, — сказал Андрей.
— Так выбросим эти табакерки. Выбросим!
Лидочка расстегнула застежку сумки, но Андрей остановил ее руку. Трудно отказаться от способности в любой момент исчезнуть в этом мире и возникнуть вновь в будущем. Ты поставил шарик портсигара на нужное деление — и вот ты уже в двадцатом году или в тридцатом… где захочешь.
Ты очнешься через три года, через десять лет — точно такой же, как нынче. Даже ботинок не истрепал. А близкие твои состарились, а враги твои убиты или, наоборот, торжествуют на вершине власти… Прошло не так много времени с того дня, как умирающий Сергей Серафимович передал Андрею свой портсигар — машину времени, а Глаша второй — для Лидочки. По земному счету это произошло в октябре 1914 года, то есть чуть более трех лет назад. Но уже вскоре Андрею пришлось воспользоваться машиной времени, чтобы убежать из-под стражи. В апреле семнадцатого года Лидочка, последовавшая за ним, встретила Андрея в Батуме, куда он приплыл из Трапезунда.
— А это значит, — сказала Лидочка с внутренним торжеством, — что нам с тобой на два года меньше, чем тем, кто родился с нами в один день.
— Посмотрим, что будет через пятьдесят лег, — ответил Андрей.
— Ты тоже думал об этом?
— Для этого мне и дана голова.
— Я так надеюсь, что портсигары больше никогда нам не понадобятся!
— А почему? Мне интересно. Ведь если своими ножками прожить сто лет — какими старенькими мы станем! Атак заглянем…
— Но не сможем вернуться! Ты понимаешь — не сможем вернуться.
— А как ты думаешь, сколько лет папу Теодору? Сколько лет было моему отчиму?
Может быть, им по тысяче лет? По две тысячи? Легенда о вечном жиде не придумана.
Кто-то знал об этих людях…
— Я не хочу, честное слово, я не хочу. — Лидочка готова была заплакать, — Я буду жить, как все.
— Если нам позволят, — ответил Андрей.
— Значит, мы прокляты?
— Я не знаю — проклятие это или спасение, Но я знаю, что мы теперь навсегда, до конца дней, не такие, как остальные люди на земле. Не хуже и не лучше, но другие.
И с каждым годом мы будем все более удаляться от них.
— Я не хочу!
— Не кричи. Люди оборачиваются.
— Это не люди, это лица за окном поезда.
— Мы не сможем иметь друзей и привязанности. Но у меня есть ты.
— Мне маму жалко…
Андрей остановился и прижал к себе Лидочку, и она спрятала лицо у него на груди.
Ей казалось, что она чувствует, как бьется его сердце.
— Пойдем осматривать Софийский собор, — сказал Андрей. — Сегодня мы — туристы.
Андрея беспокоило то, что Лидочка отправилась гулять по январскому Киеву в резиновых ботиках — в Симферополе трудно было купить зимнюю обувь, Лидочка отложила покупки до Москвы — они все откладывали до Москвы. Сегодня же надо будет уговорить Лидочку приобрести зимние сапожки. Ведь Лидочка сама не замечает, как притоптывает, ноги уже замерзли — и пальто у нее демисезонное, без
