престолонаследником. Как он собирался удержать и Швецию, и Польшу, если польский король мог быть только католиком, а шведский – только протестантом? Естественно, со шведского престола его попросили, но признавать это он не собирался, и сыночек его Владислав был такой же – даже на монетах чеканил свой титул «D. G. REX POL. M. DVX LIT. RVSS. PRVSS. SA. LI. NEC. NO. SVE. GOT. VAN. HAER. REX», что означало «Божьей Милостью Король Польский, Великий князь Литовский, Русский, Прусский, Жемайтский, Ливонский, а также Швеции, Готланда и Вандалии наследный Король» . То, что он не был ни русским, ни прусским великим князем, тем более шведским королем, его мало смущало – а вдруг потом что-то выгорит, вот и будет правовая основа. Вы только не думайте, что он был совсем ненормальный – король как король, явно получше папочки, а что до титулов, то, например, титул «Король Франции» английские короли аккуратно писали на всех государственных бумагах аж до 1799 года! И стали в итоге они жить да поживать, причем именно так, как и положено при таких вводных – король не допускал королеву ни в свое сердце, ни в свои дела, а та пыталась компенсировать нелюбовь придворными интригами. Даже имя супруге король урезал – объяснил ей, что достаточно именоваться Луизой, по-польски Людвикой, а второе ее имя никому, кроме Девы Марии, в Польше носить не след. Пожили они так два года, а тут Владислав возьми да скоропостижно помри. И опять Мария-Луиза, теперь уже Мария-Людвика, теряет свою истинную любовь, не короля, а власть – у нового короля будет своя королева, а кто тогда она?
В Польше и в феодальные времена была демократия – короля выбирали, а не тупо назначали по закону о престолонаследии. Была эта демократия до предела суверенная: даже один избиратель мог заявить на сейме, уже принявшем решение, «Не позвалям!», то есть «Не разрешаю!», и решение уже считалось не принятым! Правда, зарубить такого свободолюбца в добром шляхетском поединке на саблях тоже больше чем на административное нарушение не тянуло, но все равно сорвать любое законодательное решение, даже крайне нужное государству, было до удивления просто. Так что удивляйтесь не бестолковости поляков, а их необыкновенной сплоченности, удаче и счастью – государство с такими законами у них просуществовало несколько столетий. А сколько бы оно прожило у нас? Шутить на выборах было опасно, менять коней на переправе никому не хотелось – подстрекаемые фанатичными католиками, получившими при Сигизмунде слишком много воли, польские шляхтичи абсолютно зашпыняли и достали ранее вполне лояльных к польскому государству шляхтичей украинских, в подавляющем большинстве православных. В итоге доигрались до хмельниччины, всем известного восстания, руководимого православным шляхтичем, у которого другой шляхтич, католик Чаплинский, имение пожег, жену увез и сына Хмельницкого до смерти засек, а доискаться на него управы в польских судах оказалось совершенно невозможно. Так что перед лицом грозной опасности решили обеспечить преемственность и выбрали в новые польские короли младшего брата Владислава, Яна Казимира.
Кто же теперь заменит у власти потерявшую не только мужа Марию-Людвику? А не ясно, у Яна Казимира вообще никакой королевы нет – не женат пока. И ради своей истинной любви, не человека, а власти, Мария-Людвика решается на невероятное дело – добивается через своих конфидентов специального постановления сейма и сената. В нем сказано, что нечего, мол, на поиски королевской невесты тратиться, посольства посылать, и так в казне два злотых, и те дырявые, а готовая королева, пока за смертью супруга бесхозная, тут уже, под боком. На Востоке жениться на вдове брата скорее бонтон – не пропадет родственница без куска хлеба, – а в католической Польше это невероятное потрясение основ, почти кровосмешение! Но протестующих игнорировали или объяснили им, что хуже будет. Так она и стала супругой человека, даже инициалы которого на монетах I.C.R. – Ioannus Cazimirus Rex – стали расшифровывать как «Initim Calamitatis Regni», что переводится как «начало несчастий королевства». Оказалось, что не без оснований – хмельниччина развернулась буквально синхронно с восшествием на престол бывшего иезуита, страстного борца со схизмой, а уж про шведский «потоп» я все равно лучше Сенкевича не скажу, а его если кто и не читал, то кино смотрел. Причем роль Яна Казимира в навлечении на голову Ржечи Посполитой этих несчастий была просто исключительной. Хмельниччину именно он разжигал, как мог, своим религиозным усердием, из-за которого значительная часть граждан польского государства вдруг оказалась людьми второго сорта, – подобное внимание к божественному и более сильные государства доводило до сумы, да вроде и не перестало. А что касается Швеции, то главным подстрекателем шведов к войне с Польшей оказался подканцлер Радзиевский, возненавидевший Яна Казимира за то, что он соблазнил его жену. Кстати, это Марию-Людвику совсем не волновало – во всяком случае, пока ей не изменяла ее истинная любовь. Власть. Но пока суть да дело, вдруг оказалось, что от истинной любви Марии- Людвики и польскому государству есть великая польза. Не рассчитывая выйти замуж ни за Хмельницкого, ни за шведского короля Карла Густава, она дралась за власть, как львица! Ободряла супруга, вообще человека слабохарактерного и кобеля, каких даже среди польских королей мало, отговорила его отречься от престола, о чем он серьезно подумывал, – в общем, была большей польской патриоткой, чем многие поляки, которые пачками ездили к Карлу Густаву приносить ему присягу. То ли Матка Боска Ченстоховска помогла, то ли неуклонная твердость короля, искусно укрепляемая королевой, сделала свое дело, но безнадега начала отступать, а раздел Польши, который одно время уже казался неминуемым, был отсрочен более чем на век. За многое можно сказать Марии-Людвике решительное «фе», причем не только по нашим моральным нормам, а как положено – по общепринятым нормам и правилам ее времени (не ругать же, скажем, Юлия Цезаря за бисексуальность, так тогда было принято и даже в каком-то смысле модно). Но ее стойкость, решительность и изворотливость в защите страны, королевой которой она была и мечтала остаться, заслуживает только величайшей похвалы.
Когда шведский «потоп» схлынул и Ян Казимир практически ничего не потерял кроме нелепого титула шведского короля, не имеющего практического смысла и служащего только раздорам и бессмысленным выяснениям отношений, королева, желая эффективней предотвращать такие ситуации в дальнейшем, внесла вклад в современные политтехнологии. Хотят поляки избирать короля, а не передавать власть его наследникам – пусть избирают, тут просто против этого не попрешь. Но пусть избирают при жизни короля, тогда на это и повлиять будет можно. Какими путями – мы уже знаем. Так королева Мария-Людвика изобрела админстративный ресурс, только назывался он тогда по-другому – electia vivente rege, выборы при жизни короля. Даже кандидат у нее прорезался, причем вполне ее устраивающий. Одна из ее сестричек умудрилась все-таки вырваться из монастыря, в который Мария-Людвика их упрятала, и вышла замуж, причем за достаточно знатного дворянина, надрейнского палатина Эдуарда. На сестричку она, что не часто бывает, совершенно не дулась и даже в самое тяжелое для нее время, когда она с мужем были изгнаны из родного государства, помогла ей деньгами. Вот Мария-Луиза и решила посадить на польский престол мужа ее дочери, своей племянницы Анны-АнриеттыДжулии. Кандидатура нашлась просто великолепная – Анри-Жюльен Конде, сын того самого принца Конде, ее отставного любовника. С ее точки зрения, все получалось просто великолепно. Остался лишь вопрос, как же этого добиться.
Поскольку Мария-Людвика понимала, что это будет нелегко и недовольных найдется уйма, она, чтоб провести эту меру в жизнь, решилась на вещь поистине революционную. Она придумала новую структуру всего государства – Гадячскую унию, закладывающую основы расширения двуединой Польско-Литовской монархии до триединой. Монархия становилась включающей и Великое княжество Русское, то есть Украину, причем как совершенно равноправного партнера. Опыт уже был: Корона, то есть Польша, и Княжество, то есть Литва, в общем, уживались практически без недоразумений именно потому, что права их были во всем равны. Монарх один, а двора два, и у каждого своя знать. Есть великий гетман коронный, а есть и литовский. Подскарбий, подкоморий, мечники, чашники – все совершенно симметрично, есть и у поляков, и у литвинов. Никому не обидно и не порождает конфликтов, никаких заметных ссор между поляками и литвинами в едином государстве зафиксировано не было. Ну так будет и третий великий гетман – русский, опять же полный комплект русских чинов, такой же, как у Польши и Литвы, масса народа получит повышение, а это уже приятно. Кстати, религиозную рознь Гадячская уния отменяла на корню – при таком возросшем статусе русских шляхтичей они бы свою веру оборонили без труда. Кстати, я вот пишу всюду «русских», а это те, кого мы сегодня называем украинцами – они лично себя тогда иначе, как русскими, не называли, может быть, некоторым современным политикам и неприятно слышать такое, но это чистая правда. Такое объединение центральноевропейских народов могло бы быть очень прочным, а если кто догадался бы провести такие реформы до хмельниччины, то и никакой хмельниччины бы не было, и много чего еще… Да и вообще политическая карта мира изменилась бы радикально. Что было бы сейчас – пусть гадают писатели-фантасты, специалисты по альтернативной истории. Даже странно как-то, что столь интересную тему никто из них не затронул.
Но любовь бессильна перед силой вещей, даже любовь к власти, самая сильная. Польские магнаты-католики оказались не готовы ни предоставить равные права схизматикам-украинцам, ни отказаться от своих шляхетских вольностей. Их логика была проста – что же это, католическая вера не наилучшая, вера поганых схизматиков так же хороша, как и наша? Ах, не так хороша – так как вообще кто-то смеет говорить о том, что у них должны быть те же права, что и у нас? Страшная логика религиозной нетерпимости на самом деле не допускает никаких вариантов – основы для компромисса нет, и каждый, кто предлагает терпимо относиться к инаковерующим, рано или поздно обвиняется в том, что отрицает веру истинную. Кончается это всегда одинаково – религиозной войной и расколом либо полной потерей сил, ушедших до капли на достижение единоверия. Мария-Людвика обратилась за поддержкой к казакам, более того, она ее нашла – их это вполне устраивало. В том, что после смерти Богдана Хмельницкого значительная часть казацкой старшины отказалась от союза с Россией, очень велика роль Гадячской унии – исчезала причина, из-за которой они и собрались отделяться от Польши. Но шляхта решительно сказала: «Не позвалям!» Начались мятежи, причем мятежи законные, рокоши, – ведь король, получается, принятые обычаи нарушал. Это вообще прекрасный повод зарасти мхом – если придумать что-нибудь новое, даже сбрую у лошади, это все равно будет против принятых обычаев, и масса народу это не только не стерпит – возненавидит, особенно те, у которых не хватает ума эту сбрую изготовить или денег, чтоб купить. В итоге ни из electia vivente rege, ни из триединства ничего не вышло, все осталось, как было, чтоб через столетия соседи поступили с Польшей по-евангельски – «разделиша ризы мои себе и об одежде моей меташа жребий». А королева не смогла передать своего возлюбленного, Власть, мужу своей племянницы, развив сделанное собой до принципа. После поражения реформы ее супруг отрекся от престола, покинул Польшу и умер во Франции. Королева до этого даже не дожила – умерла вскоре после краха своих идей, то ли от болезни, то ли от лечения кровопусканиями, даже непонятно было, что опасней при тогдашней медицине. Но со своей любовью она не рассталась до самой смерти. И в этом она нашла массу подражателей – впрочем, так было и так будет всегда. Не будем даже думать о несбывшемся, все равно не узнаем лучше было бы или хуже, если бы идеи Марии-Людвики воплотились в жизнь. Но все равно интересно – неужели было бы еще хуже, чем сейчас? Возможно, но плохо верится… Но учтите, что не всегда женщины есть причина бедствий страны – порой она такая же их жертва, как и все. Но об этом – следующий рассказ.
ФРАНЦ-ИОСИФ ФОН ГАБСБУРГ И АМАЛИЯ ЕВГЕНИЯ ЕЛИЗАВЕТА ФОН ВИТТЕЛЬСБАХ Цесарь и Сисси
Любое активное вмешательство родителей в жизнь молодой четы идет во вред – исключений практически не существует. Если родители говорят и делают неправильные вещи, возникающее озлобление гораздо сильней, чем в тех случаях, когда выслушиваешь эту чушь от посторонних, – самые близкие и родные, и ведь ничего не понимают, предают, как это можно! Если же родители правы, это еще хуже – с ними не соглашаются просто из чувства противоречия: да как они смеют вмешиваться в нашу жизнь, не надо нас учить, да я просто назло сделаю так, как они не велят! Тут даже трудно сказать, что хуже. Правда, как усилить вред, догадаться нетрудно – обращаться с детьми грубо, высокомерно, как со своей вещью, заведомо считая их еще маленькими, неполноценными, своей собственностью, любимыми игрушками. Имя жертвам такого диктата легион, но первым вспомнилось одно – Амалия Евгения Елизавета фон Виттельсбах, в браке фон Габсбург.
По нашим понятиям, не имя, а песня с припевом, но у католиков тройные имена почти что норма, а с учетом знатного происхождения носительницы имени и вариантов не возникает – могли назвать и подлинней. В Испании, например, вообще даже простому идальго разрешали шесть имен, гранду – двенадцать, а для грандов первого ранга вообще никаких запретов на количество имен, как, впрочем, и почти на все остальное, не существовало. Чем больше имен, тем больше святых покровителей, а что сам гранд собственное имя запомнить не в состоянии – не велика беда, ему слуги что хочешь напомнят. Правда, чисто практически не очень удобно кричать: «Амалия Евгения Елизавета, брось бяку!» – пока докричишь до конца, девочка уже порежется или отравится. Так что ее звали просто Лиззи, а поскольку девочка не сразу научилась произносить собственное имя и в ее устах оно звучало как Зисси, близкие продолжали звать ее этим детским, ласкательным, семейным именем и тогда, когда она уже подросла. А поскольку нам все равно трудно запомнить, что латинское «S» в начале немецких слов читается как русское «З», мы зовем ее Сисси – непременно с двойным «с», чтоб не получалось неприлично. Императрица Сисcи – под этим именем ее знали и в родной Вене. Только в Венгрии, немилосердно подгоняющей иноземные имена под свою колодку, где даже Карл Маркс известен исключительно как Маркс Карой (еще и фамилия впереди имени, как у японцев), а Александра Македонского называют исключительно Надь Шандор (Надь по-венгерски «большой), наша Сисси стала Эржбетой. Впрочем, ее отношения с Венгрией всегда были особыми. Но об этом чуть позже.
В общем, детство у Сисси было вполне радужное – а почему бы и нет? Совсем неплохо быть дочерью баварского герцога, человека богатого и оптимально знатного, вполне достаточно, чтоб не иметь проблем, но недостаточно, чтоб иметь заботы, пусть о политике у императора голова болит, а нам, герцогам, все едино, лишь бы доходы поступали и войны не было: советский инженер, да и только! Наши дети кошечку или аквариум с рыбками за счастье почитают, а у Сисси был собственный зоопарк – зверюшек она просто обожала, особенно лошадей, и мгновенно стала прекрасной наездницей, так опередив в этом искусстве свою старшую сестричку Хелен, по-домашнему Нене, что та и учиться перестала: вот уж от кого обидно терпеть поражение, так это от младшей сестры! Баварское герцогство – не такая уж и сверхдержава, нравы вполне патриархальные, чтоб забежать в соседнюю деревушку и поиграть с крестьянскими ребятишками, даже докладную начальнику дворцовой охраны писать не надо.
Девочка росла умненькая, с удовольствием читала, прилично рисовала, даже писала стишки. В роду Виттельсбахов творчески одаренные дети были обычным явлением, но как только они подрастали, выяснялось, что сложности окружающего мира часто выводили их за рамки нормы, причем не только сословной, но и клинической. Скажем, без ее двоюродного братика Людвига II Баварского с которым она, кстати, была очень дружна, вообще ни одна из расплодившихся нынче книжек о сумасшедших королях не обходится. А чего удивительного, если, чтоб не жениться на неровне, целые поколения Виттельсбахов женились на двоюродных и троюродных? Дворянской чести от этого никакого ущерба, а здоровью вред.
Вот и к Сисси приехали в гости два брата-принца, вполне подходящих ей по знатности, но совсем уж недалекая родня. Мамочка Сисси Лодовика и их маман София вообще родные сестры, и, значит, ребята и девочки друг другу двоюродные. Без специальных указаний старшенькая, Нене, развлекает старшего гостя, Франца-Иосифа, а на долю Сисси остается его младший братик, Карл- Людвиг. Не будем придавать всему этому особое значение – старшей девочке тринадцать, младшей нет и одиннадцати, старшему из мальчиков только стукнуло шестнадцать. Но это мы не придаем: для нас это все сплошной пионерлагерь, и если детки друг другу и приглянутся, то после окончания смены в родном дворе, не говоря уже о школе, у них сто таких будет. А у наших
