голову ушей, носа, частично губ. Зеленоватые бельма из-под красных ошметков век незряче таращились на проходящих. Грудь человека – ибо все-таки надо было осмелиться именовать его человеком – покрывала грязная куртка, на бедра были надеты – обрезки джинсов, из которых выглядывали оттяпанные по колено культи. Руки были ампутированы по локти. Кирпично-красная кожа была стянута каким-то торопливым хирургом, как попки дешевой колбасы. То, что уродства эти обнажались перед прохожими без тени смущения или стыдливости, производило неизгладимое впечатление.
Самым отвратительным было то, что существо было живым. Изредка оно открывало рот и голосом довольно мелодичным, красивым даже, выкрикивало нараспев:
– Господа, я не прошу невозможного… Кто сколько может, ради доброты и прощения… Ради
При слове «Любовь» женщина в белом платке наклонялась к уроду и касалась губами его обожженной щеки.
И сыпалась резаная, украшенная государственными клеймами бумага в подставленную для пожертвований шляпу. Шляпа наполнялась так быстро, что женщина едва успевала перекладывать в матерчатую сумку добычу. Темноликий восточный красавец Марат, хозяин магазина, брал с женщины сотню за день и разрешал сидеть до захода солнца.
А вокруг зеленели кусты и деревья, ощутив тепло запоздалой весны; шумели ручьи, чавкала под ботинками и туфлями грязь размытой дороги, и смолистый терпкий запах плыл над Ведьминской.
Какой-то дородный господин в дорогом пальто проходя мимо, остановился и бросил в шляпу сотню баксов.
– Отдайте эти деньги кому-нибудь другому, – сказал вдруг калека. – От них мне никакого проку.
– Ну, ты даешь, урод! – хмыкнул «благодетель». – Верно, правильно тебя изувечили.
Женщина в белом платке, услышав его слова, что-то прошептала беззвучно. Калека же остался безразличен. Сотню «благодетель» все же забрал и через два десятка шагов бросил в шляпу Суслику.
– Здорово мы от него избавились! – хмыкнул калека и тут же окликнул хорошенькую блондинку с малышом на руках:
– Уважаемая, почему проходите мимо? Почему не хотите мне немного помочь? Совсем чуть-чуть. Дайте, сколько не жалко. Хоть копеечку.
Блондинка вздрогнула от этих слов и повернулась к нищему. Младенец испуганно захныкал.
– Извините, я задумалась… непременно хотела… – Женщина содрогнулась от жалости, глядя на несчастного, спешно порылась в кармане курточки, отыскала смятую десятку, кинула в шляпу.
– Можно, я вас поцелую? – вдруг спросил урод.
Блондинка испуганно огляделась и спросила шепотом:
– Куда? В губы?
– Можно и в щеку. Вы не против? Я нежно целую. И я не извращенец, не подумайте.
Она заколебалась. Потом наклонилась и подставила щеку, зажмурившись. Ощутила прикосновение приятных прохладных губ. Отшатнулась. Глянула на уродца с жалостью. Прошептала:
– Ты же совсем замерз.
И из глаз ее вдруг сами собой полились слезы.
– Мой брат… он почти таким же был после… после… – она не договорила, махнула рукой и закричала на женщину в белом платке: – Везите его в тепло немедленно! Как вы можете его заставлять здесь сидеть! Ему же плохо! Чаем его напоите. Водки дайте! Пусть он пьян будет! Пусть с утра будет пьян…
– Нам надо еще постоять. Полчаса, – возразила «опекунша» убогого.
– В тепло, – повторила блондинка.
Женщина в белом платке нехотя накинула на колени уродца клетчатый драный плед, и принялась толкать коляску в Дурной переулок.
– У церкви в воскресенье дольше сидели, – сказала она, – А здесь почему-то каждому дело до твоей судьбы.
– А мне нравится.
– Могли бы больше набрать.
– Людей много, – отозвался инвалид. – Важно не время, а люди… Взгляды могут стереть любое лицо, сколько раз объяснять?
Они не заметили, как за ними в переулок нырнули двое подростков лет шестнадцати. Заслышав топот, уродец обернулся, успел только крикнуть предостерегающе: «отойди», как эти двое на них налетели. Один в ярости крутанул коляску, выворачивая попрошайку на землю. Второй схватился за матерчатую сумку с добычей, пытаясь вырвать из рук женщины. Но тут случилось нечто совершенно необыкновенное. Инвалид наружу не выпал, а, чудом удержавшись в коляске, ударил одного из пацаном промеж глаз, причем бил он своей культей, и не достал ровно на расстояние несуществующего предплечья. Но удар вышел отменный. Как раз в нос, так что кровь хлынула струей. Второй грабитель, уже завладевший мешком, получил удар в живот, опять же от несуществующей ноги, и осел на землю, выпустив добычу. А уродец вскочил и встал… нет, не на ноги, – культи ног повисли в воздухе, не доставая до земли, но при этом торс его ловко метался из стороны в сторону, обрубки рук мелькали, и несуществующие кулаки били в лицо и живот незадачливых грабителей попеременно. При этом глаза уродца явно видели – подернутые белым налетом зрачки всякий раз поворачивались вслед за своей жертвой.
Через пару минут пацаны мчались вон из переулка.
– Ну, Тина, в логово, и скорее, – весело крикнул инвалид, лихо вскакивая в коляску. – Ура! Победа!
– Да замолчи ты!
Женщина помчалась, толкая перед собой коляску так, что колеса подпрыгивали на ухабах. Ведьминская улица с ее суетой и трехэтажными особняками колдунов осталась далеко позади, и они очутились среди обшарпанных пятиэтажек, меж которых толпились сляпанные на скорую руку киоски и дешевые магазинчики. Это был уже совсем другой город, и здесь текла совсем другая жизнь, лишенная блеска, суеты и загадочности Ведьминской. Хотя истинный Темногорск был именно там, на улице колдунов, где каждый мог ощутить аромат великой магии, где урод мог сделаться красавцем, шлюха – принцессой, и где, говаривали, можно получить все – власть, деньги и могущество.
Едва безногий и его спутница очутились в парадной, как уродец выскочил из коляски, поднял ее несуществующими руками и побежал наверх. Их уже ждали, дверь в квартиру на втором этаже была открыта.
– Как? – спросил Юл громким шепотом, пропуская попрошайку и Тину в прихожую. – Много набрали?
Инвалид не ответил, поставил коляску и поспешил в ванную.
Дверь за ним захлопнулась, сразу же зашумела, забила яростным напором вода. Безрукий и безногий человечек прыгнул под душ, радостно ухнул, а через минуту-другую вылез совершенно иным – исчезли безобразные ожоги на лице, зато обозначился нос с хищной горбинкой, острые скулы, длинные черные волосы. Бельма смыла вода – и обнаружились вполне зрячие серые глаза. Руки и ноги тоже оказались на месте – нормальной длины.
Роман Вернон натянул на себя джинсы и майку и вышел из ванной. С плохо вытертых волос на шею стекали капли воды. А на шее сверкала серебряная нить, будто живая тонкая полоска воды, вплетенная между цветных пестрых косиц.
– Сколько у нас всего? – деловито спросил Юл.
– Что-то около десяти тысяч баксов… Нет, больше, – неопределенно протянула Тина. – Но это без сегодняшних…
Роман принес из ванной комнаты таз с водой.
– Итак, приступаем к отмыванию! Вываливай, – приказал он Тине.
Помощница уже успела разоблачиться – снять не только платок, сапоги и заменить безобразное платье на вполне приличные брюки с джемпером, но и смыть старушечий грим с лица.
Тина высыпала содержимое матерчатой сумки в воду.
Вода замутилась, сделалась серой, потом стала белеть. Тина тронула ее рукой – вода была тепловатой, как парное молоко.
– Мало, – вздохнула. – Опять мало.
