Легат с воодушевлением процитировал Лукана:
«Силу имеет лишь меч, и народ, состоящий из храбрых,
Войны мечами ведет…» [4]
Но всем известно пунийское вероломство. Африканцы бросили против наших доблестных воинов прибывшие из Альбиона когорты и артиллерию».
Корву и Муцию выпало тащить статую самого Бенита во время праздничного шествия. Неудачный жребий, неподъемный в прямом смысле слова: старинные статуи были составными, мраморные головы легко отделялись от торса и в процессии участвовали одни эти головы. А бюст Бенита угодливый скульптор изваял из цельного куска мрамора. И его во время процессии надлежало тащить на носилках с форума, где его недавно установили, на Марсово поле. Муций попытался махнуться со счастливчиками, которым досталась голова Сципиона Африканского. И хотя нести ее надо было с Капитолия из храма самого Юпитера Всеблагого и Величайшего, все же Муций готов был совершить эту прогулку, лишь бы избавиться от мраморного Бенита. Но счастливчики не пожелали уступить Муцию Сципиона.
Пришлось Корву и Муцию тащить черномордого Бенита. Несли недолго. Муций споткнулся. А Корв даже не пытался удержать носилки. Бюст Бенита грохнулся о мостовую и разлетелся на куски.
– Теперь нас повесят, – сказал Корв и рассмеялся.
Два исполнителя тут же вывели братьев из процессии.
В таверну «Медведь» Постума сопровождал лишь один человек – здоровяк, выше его на целую голову, широкоплечий телохранитель Крот. Как его настоящее имя и почему парня прозвали Кротом, никто в окружении Августа не знал. Да и не интересовался, потому что у любого, кто глядел на мрачную физиономию Крота, разом пропадала охота задавать вопросы. Крот числился личным телохранителем императора и всюду сопровождал Постума.
Таверна за последние годы сильно изменилась – на стенах появились аляповатые плакаты, под потолком висело набитое опилками чучело неведомой твари, зарубленной преторианцами на Пренестинской дороге. Чья фантазия могла вообразить это огромное раздутое черно-зеленое туловище с ржаво-рыжим брюхом, полсотни разнокалиберных ног с бледными полупрозрачными щупальцами, каждое с острым коготком, и маленькую голову, чем-то похожую на собачью – один глаз черный, огромный, другой – голубой, маленький с вертикальной прорезью зрачка. Глаза, разумеется, вставили стеклянные, и никому уже не известно, какие глаза были у живого гения-мутанта. Возможно, чучельники, большие затейники в подобных делах, специально придали монстру одновременно и жуткий, и забавный облик.
– Привет, гений! – крикнул Постум чучелу. – Как видишь, быть бессмертным – занятие невеселое. Знаешь, приятель, я бы ни за что не поменялся с тобой местами.
Четыре «лошадки», поджидавшие Августа за столом, уже выпили по бокалу-другому вина, захмелели и все время хихикали. Ах, нет, Хлоя, как всегда, не пила, и лишь изображала легкий хмель.
– Какое милое ржание! – воскликнул Постум. – Сразу видно, что кобылки застоялись в конюшне.
Девицы закричали еще громче и захлопали в ладоши. Сейчас они принарядились, то есть на каждой было по несколько кусочков ткани: на смуглой Туллии – ярко-красная с голубыми вставками туника, а на трех белотелых красавицах – лоскутки белого, голубого и ослепительно-оранжевого. Четверку роскошных тел опекал невысокий юноша с наглыми бесцветными глазами и лягушачьим ртом, растянутым в постоянной улыбке. Парень был подвижен, как мартышка, и непрерывно сыпал словами. На вид он казался ровесником Постума, но в черных его кудрях мелькали серебряные нити.
– Август! – воскликнул паренек, целуя девушек в шею и плечи. – Подари мне эту прекрасную квадригу, и я стану самым счастливым человеком в Империи.
– И как отблагодаришь меня, Гепом?
– Предоставлю тебе убежище на своей помойке.
– Нет, эти красотки не для тебя, – рассмеялся Постум. – А помойка в качестве убежища пригодится тебе самому. Я поищу что-нибудь менее привлекательное.
Красотки с визгом и смехом тут же кинулись на шею своему благодетелю.
Визжа и целуясь, они не заметили, что дверь распахнулась, и в таверну ввалился Кумий в короткой трикотажной тунике. Кроме туники на поэте были брючки в обтяжку и сапожки из мягкой кожи с накладными пряжками – мода последних лет. Сапожки эти назывались монгольскими, их обычно носила молодежь.
– Постум! Дружище! – завопил поэт. – Говорят, сегодня ты отправляешься в лупанарий? Почему ты забыл пригласить старину Кумия? Как ты мог? Кто кроме меня может дать тебе бесценные консультации в столь важном деле?!
– Зачем же мне звать тебя с собою, Кумий? Я думал, что ты сидишь там с утра. Не в одном лупанарии, так в другом, – и когда-нибудь в своем путешествии мы до тебя доберемся.
– Я сижу в лупанарии? – Кумий возмущенно вытаращил глаза. – О нет! Я сижу на своем чердаке под самой крышей, в раскаленной и душной комнатенке, где воняет кислым супом, и вымучиваю из себя стихи. Да, я выдавливаю их, как фекалии в латринах, а они не лезут, хоть ты режь меня, хоть жги. И ни одна клизма тут не поможет.
– Бедняга Кумий! – воскликнул Постум с притворным сочувствием. – А не принять ли тебе немного касторки с бензином. Говорят, это мгновенно вызывает не только настоящий, но и словесный понос!
Кумий побледнел. Уставился на Постума мутноватыми водянистыми глазами и медленно повел перед носом императора пальцем из стороны в сторону.
– А вот этого не надо. Вот это было. И это не надо. И нехорошо.
Постум кашлянул, на мгновение смутился, глянул искоса на девиц, потом на молчаливого Крота, и наконец бросил небрежно:
– Ну что ж, придумаем для тебя другое меню.
И щелкнул пальцами. Тут же подлетел хозяин и поставил перед Кумием полный до краев бокал вина. Поэт сделал глоток и одобрительно причмокнул.
– Скажу честно, – пробормотал Кумий. – Я кучу ошибок совершил в своей долгой жизни. И за все я уже заплатил. Да, за все, кроме одной. Но, тсс, об этом ни слова. Ты понял? – Он подмигнул чучелу гения, висящему под потолком. – А не то старина Кумий повиснет рядом с этой несчастной тварью, и его брюхо вместо жареной колбасы, телятины и сыра набьют опилками.
– Хватит стонать, Кумий! – прервал его Постум. – Кажется, мы собирались сегодня вечером на ужин к сенатору Авреолу.
– Нас всех позвали? – удивился Кумий. – И меня?
– Нет. Мы явимся незваными. И в этом вся прелесть. Говорят, у него молоденькая смазливая женушка, можешь за ней приударить – я разрешаю.
– Обожаю смазливых молодых жен. Они такие забавницы! – хмыкнул Кумий.
Постум и его компания уже спешно допивали вино и поднимались из-за стола, когда дверь в таверну распахнулась вновь, и вошли двое. Несколько секунд новые гости стояли на пороге, не решаясь войти, будто сомневались – не заблудились ли. Наконец один из них, тот, что пониже ростом и помоложе, кивнул. Оба гостя вошли и заняли свободный столик. Император нахмурился. Весь Рим знал, что каждовечерне в «Медведе» веселится Август со своей компанией. Заглядывать сюда решались либо красивые девки в надежде приглянуться императору или его дружкам, или отчаянные молодые парни, почему-то уверенные, что Август примет их в свой узкий кружок и сделает соучастником мерзких попоек и осыплет к тому же золотом или назначит на высокие должности. И тех, и других Крот вышвыривал через пару минут за дверь – Август терпеть не мог пришлых. Лишь гладиаторам да возничим разрешалось участие в здешних попойках. А гости по-прежнему появлялись с завидной регулярностью. Но эти двое не походили на юных искателей приключений. Младшему было уже за сорок, старшему и вовсе под пятьдесят. Оба они были в прошлом то ли легионерами, то ли гладиаторами – шрамы говорили сами за себя. Щеку младшего уродовал глубокий шрам, у старшего руки пестрели отметинами. Старший был совершенно сед, у младшего черные волосы, чуть тронутые сединой, вихрами торчали во все стороны. Лицо старшего, бледное от природы, едва тронутое желтоватым северным загаром, с резкими складками вокруг носа, казалось смутно знакомым. Он был в белой льняной тунике без рукавов, но шею замотал синим шелковым платком, видимо, по иноземной моде.
Компания Августа примолкла, глядя на странных гостей. Вид у этих двоих был какой-то не подходящий
