Поверьте мне на слово, что мы допустим роковую ошибку, если причтем ее к разряду певуний. Но почему? Да потому что всякая женщина – из живой ли плоти или литературной – проявляет неустранимое свойство: если однажды чем-то обзавелась или что-то усвоила, – кончено, не уступит и не отдаст даже под дулом пистолета (я уж не говорю о грозных пере и бумаге). Что нам, собственно, от того, если Натэла пополнит собою сонмище поющих и напевающих? Ровным счетом ничего. Ответьте мне, положа руку на сердце, почтенные господа, на простейший вопрос: на что пригодна женщина, которая поет? И еще, между нами говоря, что общего между Натэлой и джазом? Где Натэла, а где джаз? Высосанный из пальца эпитет, и ничего больше. Но при чем тут эпитет? Это вовсе и не эпитет, и не гипербола, и не литота. Это просто ничто, ничто по сути, по существу. Так что, пока мы не увязли в назревающем болоте сложностей и противоречий, надобно успеть снять с Натэлы свалившийся на нее тяжкий груз. И не отягчить к тому же наш текст поборматываемыми ею джазовыми мелодиями. Тоже мне, Элла Фицджеральд! В конце концов, у нас в тексте уже давно есть одержимый джазом. И этого вполне, по горло достаточно.
Так что же – выходит, мы напрасно подняли всю эту кутерьму с Байдербеком-Утесовым? Да, придется признаться, что так и выходит. И не только выходит, но и выйдет, как мы пожелаем. Ну, выведем именно так, что нам мешает?
Не знаю, как вы, а мне уже мерещится лик некой набожной женщины, слегка свихнувшейся на почве религиозности, со впалыми щеками, лихорадочно горящим взглядом, бледной, как полотно, ужасающейся гнева всего, на чем стоит хоть малейшая печать святости и чистоты. Да, любезные господа, поверьте на слово автору этой живой книги, что Натэле Маланиа будет куда полезней, если она окажется с младых ногтей истово верующей, богобоязненной дамой, а не певуньей (тем более что, сами вы знаете, без Бога не до порога). А если к тому же мы наградим ее, кроме набожности, еще и другими привлекательными чертами и свойствами, то обзаведемся чрезвычайно оригинальным и заманчивым персонажем. Наверняка, непременно получим такой персонаж, если, конечно, удастся ей подобрать в придачу к набожности и еще одно изысканное, утонченное свойство. В противном же случае возникнет банальное говнецо. Так что горячку пороть в этом вопросе совершенно недопустимо.
Не поделитесь ли вы со мной, милостивые государи, пока я продумываю его (этот вопрос), какими-либо своими соображениями? Что вы сказали? Одержима видениями? Я не ослышался? Нет? Вы и впрямь сказали: видения?
О-о, это очень деликатный, несколько даже опасный вопрос, господа. Дайте подумать. Много ли отыщется таких, кому бывают видения? Если напрячь память и еще раз повернуть колесо истории вспять, мы увидим, что видения бывали юношам-бенедиктинцам, еще блаженному Августину, кажется, лысому диктатору, вроде бы Иоанну Крестителю и даже нашему воронцовскому Кике... Свят, свят, тьфу! Причем тут мужчины, мы ведь ведем речь о женщинах. Так вот, видения бывали св. Иунонии, св. Бригитте, св. Анжеле, св. Екатерине, св. Урсуле... Впрочем, зачем заходить так далеко? Видения – да какие! – бывали Жанне д'Арк. Что вы? Очень хорошо, говорите? Полагаете, и впрямь стоит наделить Натэлу видениями? Ну, что ж, воля ваша.
Так что же, стало быть, мы получили? Одну из тех, кто куска не проглотят без того, чтоб не перекреститься, правда, они и табак курят, и кофеем балуются, но, как видно, небесное правосудие закрывает глаза на подобные мелкие грешки, ибо не сыщется на свете жены благоверной, которая не любила бы натощак кофе с сигаретой, как ослы обожают капустный лист да свекольную ботву. Зато уж эти дамы не пройдут мимо столпа в Мцхетском женском монастыре, не преклонив перед ним колена. Особу с утолщениями на коленях от битья поклонов на каждой заутрене и время от времени также и с видениями? О-о, этим «также и», господа, я никак не могу поступиться, ибо неотвязные видения бывали некогда только инокам ассирийским. Точней они проводили время в такой роскоши и удовольствиях, что их жизнь оборачивалась не чем иным, как сплошными видениями. Натэла, однако, не ассирийский инок, и видения ее не столь продолжительны, так что нам удастся, должно быть, обойтись без этого «также и». Это да, но внешность Натэлы придется-таки подкорректировать и уточнить. Поначалу – возможно, вы помните, – мы обрисовали ее как плотную, порядком низкорослую даму, с серебрящимися вьющимися волосами, белолицую и голубоглазую. Все вроде неплохо, кроме слова «плотная». Оно как-то не вяжется с типом набожной женщины. Когда бы Натэла была набожной в меру (или, допустим, оказалась попадьей где-нибудь в глухой деревушке), тогда еще куда ни шло, даже понятно, текст как-нибудь выдержал бы такой напор и нагрузку. Но у нас сейчас она не набожная, то есть не просто набожная, а глубоко религиозная, и куда от этого денешься? О нет, почтенные, вы, должно быть, меня не поняли, я утверждаю вовсе не то, что верующий человек неизбежно должен смахивать на драную кошку и являть высочайшую степень изможденности, что называется кожа да кости. Нет, что вы, конечно, нет! Просто тип плотной женщины непроизвольно приводит многих к неоднозначным ассоциациям. Для того чтоб увериться в сем, господа, вы можете пройтись взглядом по полотнам эпохи Возрождения (я уж ничего не говорю о Средних веках). Хоть лопните, любезные мои, а тощей особи вам на них не найти. По большей части господствует тип пухленькой, розовощекой, широкобедрой и полногрудой (ни дать, ни взять, доярки-колхозницы из советских кинофильмов). Разве что по прикиду и кое-каким деталям на полотне и усечешь, что видишь перед собою святую, а не чревоблагодатную, аппетитную бабенку. Где, ну эта, сухонькая, с чуть не прозрачным носиком, сутулая скромница, и где возбуждающая плоть, пламенеющая и воспламеняющая матрона, у которой даже сквозь плотно застегнутую кофточку ясно прочитываются круглые, как спелые дыньки, груди и пара складочек на животе?!
VIII
Однако нам пора воротиться к Пето. В конце концов, он главный герой нашей книги, а мы распространяемся о совсем других персонажах. Он, положим, еще не совсем герой, мы только подготавливаем его в герои, но, если не заняться им незамедлительно, без задержки, он может так и остаться подготовительным материалом. И сколько бы мы в таком случае ни настаивали, ни восклицали: главный герой он, он и есть главный герой! – все, натурально, окажется напрасным и бесполезным. Для пользы же дела надобно, самое малое, вооружиться наличным арсеналом истинного художника, как то: качественными красками, холстами, палитрой, кисточками и, уж вооружившись, завертеться волчком, засучить рукава и приняться, благословясь, за работу.
Сказано – сделано! Но, господа, раз уж грешить, то и отмаливать. Надобно осознать, что беремся мы за дело чрезвычайно ответственное. Охарактеризовывать главного героя – все равно, что играть с огнем. Уверяю вас. Крохотная промашка, легонькая неточность, не полностью уместный эпитет, упущенный знак препинания – и угодишь в геенну огненную. А если этакая напасть вам покажется не столь уж ужасной и страшной, тогда скажем так: попадешь в черный зад черту. По-другому не выразишь! Но из-за страха перед волком пастух стада не перережет. Так чего же нам прибегать к столь решительным мерам? Тем более что стадо губить нам ни к чему, да и Пето не сочтешь ни волком, ни даже волчонком, а мы уже имели случай отметить, что он всего-навсего юнец с мозгами набекрень, с легким сдвигом, с джазом, засевшим в груди, не стоящий и пыли с вашего ботинка, достопочтенные господа. Как вам нравится подобная аттестация, да к тому же главного героя книги? Если вам любопытно мое по этому поводу мнение, то признаюсь, что мне она не по вкусу. Вы разгневаетесь на меня, милостивые мои государи, от горечи, пожалуй, даже обделаетесь, и млеко, питающее ваши жилы, засмердит, как творог, с прошлого года завалявшийся в холодильнике. Что ж, господа, иного выхода нет – надлежащему быть изреченным должно изречься. Когда б моя воля и не страх перед вашим гневом, в главные герои я вывел бы не упомянутого уж двукратно юнца, а веснушчатого подростка, нимфетку, в просторечии именуемую девчонкой-старлеткой. Чую, сие вас коробит, но откровенно признаюсь: мне на ваше мнение наплевать. Это так, если вам угодно знать полную правду. Впрочем, что ж это я? Случалось ли хоть когда, чтобы людям было приятно выслушивать правду? Никогда не случалось. Вот и нынче одна и та же цена что правде, то и кошачьему помету. Ну да, ладно, помет пометом, а мы ведем речь о главном герое. Точнее о том, кто им будет – юнец со сдвинутыми мозгами или юница с пухлыми губками. Давеча я вроде намекнул вам, что склоняюсь в сторону этой последней. Отчего? Оттого, что шарить в недрах запечатанной крохотными печатками душеньки малолетки неописуемо интересно и до упоения приятно. К тому же и некая неожиданность, чуть не таинственность: любовь к джазу – свойство, понятное, скорее, в юнце, чем в юнице. Вообще говоря, необычность, ошеломительность книге полезна и даже необходима так же, как, скажем, Иисусу Христу позарез потребна была вода, дабы обратить ее при надобности в вино. Напомню, раз уж пришлось к слову, что главное это вода, сиречь материал, основа, остальное же на совести фокусника. Ловкость рук, и никакого мошенничества! Так вот, вода эта, или
