летя по короткой дуге, еще в полете включился и заработал...
Армейский часовой, натасканный на противодиверсионные игры, открыл бы огонь моментально – или просто поднял тревогу. Но «чертова радуга» как раз была и рассчитана на неподготовленный народ...
И выглядела она эффектно. На две секунды, сменяя друг друга, вспыхивали чистейшие спектральные цвета радуги – красный, оранжевый... Каждый Охотник Желает Знать Где Сидит Фазан. Оба сторожевых пса завороженно следили за крохотной непонятной штукой, приземлявшейся у их ног – и Мазур с Големом, не дожидаясь фиолетового, крепко зажмурились.
Вслед за фиолетовым полыхнула вспышка такой силы, что оба, даже полуотвернувшись, почувствовали ее сквозь веки. И рывком метнулись по открытому пространству, когда две скрюченных фигуры еще не успели упасть, ослепшие и обеспамятевшие на несколько минут. Разомкнулись, подлетая к распахнутой двери с двух сторон, – и каждый для надежности угостил противника точным пинком, выжить после такого будет небывалой удачей...
Освещенный холл – темный паркет елочкой, картины на стенах – пуст. Нелепые в ярком свете в этом сонном вестибюле, они вмиг преодолели холл, Мазур показал пальцем вправо, и Голем кинулся туда, распахнул дверь – пусто, каминная, виден краешек бильярдного стола... Спальня. Тоже пустая...
Мазур поднял палец. Сверху простучали торопливые шаги, на верхней ступеньке лестницы появился растрепанный верзила в незастегнутой рубашке, с пистолетом. Большой палец Мазура опустился книзу – и стрела черной смазанной тенью чиркнула снизу вверх, угодив охраннику в горло, в ямку под кадыком. Мазур взлетел по лестнице, подхватил его, намертво зажав на всякий случай руку с пистолетом, опустил на ковер, чтобы не наделал шуму, падая.
Обернулся. Голем сделал знак, означавший, что он осмотрел все комнаты внизу и никого там не застал. Жестом Мазур велел ему погасить люстру и встать на часах у входной двери. Сам, вынув нож, направился влево. Кабинет, никого, спальня, похоже, тут и почивал третий цербер... Все. Другое крыло. Поселок спит, даже если кто-то и заметил отблески ярчайшей вспышки, любопытствовать не станет: здесь как-то не принято интересоваться делами соседей и вызывать чуть что милицию – сверкнуло и сверкнуло, мало ли что... Может, атомную бомбу испытывают перед тем, как загнать по дешевке в Пакистан, а может, такой фейерверк. Время есть.
Спрятал нож, вынул пистолет. Пару секунд постоял у двери в спальню. Распахнул ее пинком, влетел, сразу ушел в сторону. В углу, на кровати, послышалось сонное шевеление. Шторы задернуты плотно, свет снаружи не проникает, свободно могли проспать вспышку...
Сориентировавшись в кромешной тьме, он в несколько секунд отыскал выключатель, ощупал, нажал. Вспыхнула хрустальная люстра. Первой от подушки оторвалась растрепанная золотоволосая головка. Она, узрев столь необычное зрелище, уже готова была завизжать что есть мочи, но Мазур уже стоял над постелью, перекинув пистолет в левую руку, вырубил златовласку точным ударом и рванул на себя сонно разлеплявшего ресницы Прохора, поднял, в приливе бешенства швырнул так, что тот отлетел метра на два, пропахав носом по полу.
И настала тишина. Настала минута, о которой Мазур так долго и яростно мечтал. Как это сплошь и рядом случается, он не ощутил ни особого триумфа, ни радости. Всезнающий доктор Лымарь говорил, что это именуется «депрессией достижения», она же синдром Ротенберга-Альтова, если по-научному. Направив все силы на достижение цели, обнаруживаешь вдруг после успеха задуманного, что тебе и не весело ничуть... Сбылось. Ну и что?
Совершенно голый Прохор приподнялся на локтях. Из носа капала кровь, но в остальном он ничуть не изменился со времени их последней встречи. Отодвинув бесчувственную обнаженную красотку, Мазур присел на краешек постели, взял с ночного столика сигареты, спокойно выпустил дым. Где-то в глубинах души все же барахталось усталое торжество.
Прохор сидел на ковре, размазывая кровь ладонью. В глазах у него Мазур не увидел особого страха, и это злило.
– Вечер добрый, Прохор Петрович, – сказал он, стряхивая пепел под ноги. – Проходил вот мимо, решил в гости зайти, на огонек, так сказать. Что это у вас под подушкой? Пистолетик? Надо же, и, что характерно, импортный... ну, пусть себе лежит...
И собственный тон, и слова, словно позаимствованные из дешевого боевика, прямо-таки переполняли душу отвращением – все было не то, пошлое, шутовское, обесценившее и победу, и расплату. Но он не мог найти должных слов, как ни пытался лихорадочно. То ли их не было вообще, то ли отшибло вдруг соображение. Он шел сюда чертовски долго, ради этой минуты нарушив кучу Божьих и человеческих заповедей, и, казалось, попал в серединку дурного сна. Победа была
– А с кем имею честь? – спросил Прохор, не вставая.
Голос у него слегка дрожал, конечно, но раздавленного червя Мазур перед собой не увидел. Медленно стянул капюшон, отбросил за спину. Потянулся за второй сигаретой – пальцы чуть подрагивали.
– Ах, во-от оно что... – протянул Прохор скорее удивленно, чем испуганно. – Выбрались-таки, мой упрямый друг... То-то Ибрагим запропал куда-то, что для него совершенно нехарактерно, то-то из поезда носилочки странные тащили... – Он стряхнул кровь на ковер, шмыгнул носом, голос стал четче. – Это называется проиграть по крупной, а?
– Да, – сказал Мазур. – Похоже.
– Значит, ты посложнее, чем я думал?
– Значит, – сказал Мазур.
– Мои поздравления. – Глаза у Прохора стали прежними, налитыми легоньким безумием, темной водицей. – Как себя чувствует ваша очаровательная супруга?
– Ее убили, – глухо сказал Мазур.
– Ибрагим?
Мазур кивнул. Горло у него перехватило, слова не шли.
– Значит, Ибрагишка все рассчитал точно... почти. Ну, а в том, что лопухнулся, я так понимаю, не особенно и виноват... Кто же ты все-таки такой?
– Какая разница?
– Ну, интересно же...
– Скоро узнаешь, – сказал Мазур вяло. –
Все шло наперекос. Не было триумфа, хоть ты тресни. Голый человек на полу с испачканным кровью подбородком, темная водица безумия в шалых глазах, депрессия достижения. Финал. Самая короткая операция в жизни Мазура, самый удачный штурм, блицкриг. И мерзкое ощущение тупика.
– Да, может, я не туда попаду, – сказал Прохор словно бы даже с некоторой одухотворенностью. – Потешил бы уж любопытство?
– Ты, сука, чего-то недопонимаешь? – сквозь зубы спросил Мазур. – Не осознал еще?
– А что тут непонятного? Убивать будешь. Здесь или где? Можно, я штаны надену? Страмовато как-то с голым задом сидеть, кто тебя знает, вдруг у тебя гомосексуальные тенденции...
Мазур бросил ему штаны, предварительно убедившись, что все карманы пусты, швырнул следом рубашку – все равно пришлось бы одевать, не тащить же голого по лесу, и без того сюрреализм высшей пробы получается...
Включил рацию, поправив на голове тоненький обруч, спросил негромко:
– Что там?
– Тишина, – ответил Голем. – На соседней усадьбе окошко загорелось, сейчас опять погасло. Я их внутрь затащил, один еще шевелится. Зачистить?
– Как хочешь. Машину подгони. Конец.
– Понял, конец.
«Болевая точка, – вертелось у него в голове. – У каждого есть болевая точка, но тут вам не рукопашная с четко нарисованными пособиями, искать придется самому...»
Прохор без лишней суетливости натянул одежду, сел в ближайшее кресло – лицо по-прежнему отрешенное, временами губы кривит непонятная усмешка. Попросил:
– Сигаретку брось.
Вместо этого Мазур приставил глушитель к затылку все еще лежавшей без чувств блондинки.
