Сыщик

люди генерала Аверьянова, где-то совсем уж далеко позади движется четвертый фиакр с филерами Бестужева. Все до единого вооружены – мало ли чего следует ожидать, учитывая предприимчивость и дерзость Гравашоля, а то и других охотников за аппаратом, о которых известно только то, что они существуют…

Не подняв стекло до конца, он закурил папиросу и любезно предложил портсигар Штепанеку. Тот папиросу охотно взял.

– Объясните мне, господин Штепанек, – сказал Бестужев крайне вежливо, – можно когда-нибудь будет сделать так, чтобы ваш аппарат передавал еще и звуки?

– В будущем все возможно, – ответил Штепанек. – Наука и техника не стоят на месте.

– А зависимость от электрических проводов как источника энергии удастся преодолеть?

– Все возможно.

Все это звучало крайне сухо, инженер, сразу видно, не горел желанием поддерживать беседу, и Бестужев покладисто замолчал. Тем более что для него самого все эти технические подробности уже не имели никакого значения: пусть ими забавляются господа вроде Бахметова, что до него, он свою задачу выполнил сполна, есть все основания чуточку гордиться…

Свежий ветер Бестужева изрядно отрезвил, но все же хмель еще гулял в голове, выпито было немало. Он был благодушен и весел, сидел, откинувшись на спинку сиденья, улыбаясь в полутьме, мурлыкая под нос модный в этом сезоне романс госпожи Белогорской:

В мою скучную жизнь
вы вплелись так туманно,
неожиданно радостна ваша тайная власть —
ураганом весенним, но совсем нежеланным,
налетела, как вихрь, эта тайная страсть…
Вам девятнадцать лет,
у вас своя дорога,
вы можете смеяться и шутить,
а мне возврата нет, я пережил так много,
и больно, больно так в последний раз любить…

Давно уже на душе у него не было так уютно. Совершенно неважно, что думает о нем Штепанек – эксцентричный русский князь из тех мест, где медведей стреляют с крыльца, а вороны замерзают на лету, может вести себя, как загадочному русскому и положено…

Полностью он, конечно, не расслабился, памятуя о возможных неприятных встречах, время от времени зорко поглядывал на дорогу, прикасался к браунингу в потайном кармане. Впрочем, мало что удавалось разглядеть за пределами колышущихся пятен тусклого света, время от времени вырывавших из мрака придорожный кустарник и стволы деревьев, – но лошади шли спокойной рысью, никто не бросался наперерез, не стрелял, не выказывал враждебных намерений.

А там и в Вену въехали, потянулись улицы, широкие и узенькие, прямые и кривые. Как это случается в незнакомом городе, Бестужев представления не имел, где именно они сейчас проезжают – даже те улицы, на которых он бывал часто, в темноте казались никогда не виденными. Вена не принадлежит к числу тех европейских столиц, где ведется оживленная ночная жизнь, – в реальности она совсем не такова, как в венских опереттах. Пустые улицы, редкие экипажи, тускловатые фонари, размеренно шагающие полицейские… На какой-то миг Бестужев и в самом деле ощутил себя персонажем авантюрного романа: тайные агенты, зловещие анархисты, охотящиеся друг за другом посланцы, загадочный аппарат, гениальный изобретатель, взрывы бомб и револьверная стрельба, извилистые узкие улочки старинной части города, зыбкий свет, таинственные тени… Ну, что поделать – и авантюрные романы, если вдуматься глубоко, берут основание в жизни…

Дом, где снимал квартиру поручик Лемке, как раз и располагался в старой части города, где иные дома помнили турецкую осаду. Когда фиакр остановился у парадного, Бестужев первым выскочил наружу – уже почти полностью протрезвевший. Держа руку поближе к потайному карману, всматривался и вслушивался – но ничего подозрительного вокруг не усматривалось. Тишайшая узкая улочка с редкими фонарями, высокие и узкие дома, где ни одно окно не горело…

Штепанек выбрался следом, остановился у дверцы, озираясь, как Бестужев моментально подметил, с неприкрытым удивлением – ну конечно, после особняка графини Бачораи и еще более роскошной загородной резиденции барона он явно ожидал, что загадочный сибирский князь привезет его в поместье, роскошью не уступающее вышеназванным…

Подкатил фиакр, из которого выпрыгнул Лемке. Судя по его спокойному виду, слежки за Бестужевым не было.

– Возьмите квадратный ящик, Иван Карлович, – сказал Бестужев. – А я – вон тот, продолговатый. Осторожно, одна стенка там из стекла… Густав, ожидайте.

Густав меланхолично кивнул, сутулясь на облучке.

– Послушайте, господа. – В голосе Штепанека впервые прорезалось некоторое беспокойство. – Что все это значит? Это место никак не похоже…

Бестужев не собирался разводить психологию с прочувствованными уговорами – следовало экономить время, час был уже довольно поздний, почти утро.

– Господин инженер, – сказал он сугубо барственным тоном. – Ваш наниматель, господин барон, кажется, выразился достаточно ясно? Вы на некоторое время переходите, так сказать, на службу ко мне. Какая вам разница, в каких именно домах пускать в действие ваш аппарат? Могу заверить, вам будет достойно уплачено…

Именно этот тон подействовал лучшим образом: должно быть, за время скитаний по бродячим циркам и особнякам аристократов изобретатель и лишился изрядной доли гонора. Он замолчал и, пожимая плечами, пошел следом за отпершим парадное своим ключом Лемке. Бестужев на какое-то время задержался у входной двери, пока не показался экипаж с людьми Аверьянова – он подкатил неспешно, остановился поодаль, и никто оттуда не вышел. Значит, все в полном и совершеннейшем порядке…

Он подхватил продолговатый фанерный ящик с треногой и направился в парадное. Перепрыгивая через три ступеньки, добрался до дверей квартиры аккурат в момент, когда Лемке уже внес туда ящик и осторожно устанавливал его в прихожей. Газовый рожок довольно ярко освещал прихожую – аккуратную, по-немецки чистенькую, опрятную, но никак не похожую на княжеское жилище. Бестужев вновь увидел на лице Штепанека явное недоумение – но это уже не имело никакого значения…

– Прошу, – показал он рукой.

В гостиной – опять-таки опрятной, но небольшой и обставленной крайне заурядно – из-за стола поднялся генерал Аверьянов, даже в штатском выглядевший чрезвычайно авантажно.

– Рад вас приветствовать, господин Штепанек, – сказал он с видимым облегчением. – Наконец-то свиделись…

– Что все это значит? – резко спросил инженер, пусть робко, но все же пробуя неприкрытый протест. – Куда вы меня привезли и зачем?

– Куда – это, право же, несущественно, – глазом не моргнув, сказал генерал. – Гораздо более существенно – зачем. Не вижу причин скрывать: господин Штепанек, у нас есть намерение сделать вас достаточно богатым человеком… Надеюсь, вы ничего не имеете против?

– Объяснитесь, – сказал инженер, на глазах меняясь, превращаясь из недавнего приживала в того, каким он, должно быть, был раньше, не так уж и давно.

– Извольте. Генерал-майор Аверьянов, имею честь представлять Генеральный штаб Российской империи. Уполномочен вести переговоры о приобретении вашего аппарата и вашем устройстве на русскую службу в качестве консультанта. Вот мои полномочия.

Он извлек из кожаного бювара лист плотной бумаги и протянул Штепанеку. Бестужев успел заметить российский герб, отпечатанный крупными типографскими литерами угловой гриф какого-то учреждения, большую печать внизу, машинописный текст, замысловатую подпись…

«Такого на моей памяти еще не было», – ошеломленно подумал он. Бестужев плохо был знаком с практикой заграничной разведки, но не сомневался, что обычно выполняющие тайную миссию с чужими паспортами офицеры не берут с собой подобные официальным образом оформленные полномочия. И тем не менее мы именно это наблюдаем… Причины понятны: кто-то всерьез опасался, что Штепанек может не поверить одним словам, пусть и подкрепленным немалым количеством золота…

Аверьянов продолжал с той самой изысканной вежливостью, свойственной «моментам»[8]: