бойницы, слизывает кровь с губы и смотрит, как эскорт синих стражей сопровождает к въезду в крепость двух всадников.
Высокого седого бойца, сидящего в седле, как мог бы сидеть пожилой эльф, и маленького светловолосого юношу в синем плаще…
Анну бы сбежал по лестнице вниз, и схватил бы коня за повод, и придержал бы стремя — но на него напал какой-то странный столбняк. Он только пожирал подъезжающих глазами и пытался уместить в голове то, что произошло.
Он чувствовал на себе взгляд Эткуру — почти благоговейный — и слышал, как волки под стеной выкрикивают его имя, но именно сейчас, когда вера получила абсолютное подтверждение, Анну веровал в высшие силы меньше, чем когда бы то ни было.
Если бы кто-нибудь рассказал Анну, что он своими глазами узрит лик Творца в сиянии славы — и, созерцая сей лик, будет прикидывать, каким механическим фокусом это сделано — ох, не поверил бы Львёнок ещё полгода назад. Скептиком его сделал Ар-Нель. Скептиком его сделала и лекарская наука Ника.
Ведьмаки, подумал он о Нике и А-Рин без малейшей неприязни, просто принимая очевидный факт, разве что — с некоторой иррациональной усмешкой. Убивать им вера запрещает, а колдовать — нет, помогли, чем могли. Кощунство? А Святой Совет — не кощунство?
Аргумент для синих. И вернули Ар-Неля.
Считать ли это краденой победой? Или — хороши все средства?
Внизу вопят: «Творец — за тебя, Анну!» — что ответить?
А если эти двое — или трое? может, и Ар-Неля надо считать? — так уверовали в справедливость, что ИХ, а не Анну, истовая вера нарисовала этот лик на солнечном диске? Тогда — почему же ведьмаки?
Я ведь тоже веровал в справедливость. Я имел веры побольше, чем с семечко т-чень, так почему бы и моей вере не осыпаться лепестками с небес в тот момент, когда всё кажется конченным, подумал Анну, чувствуя, как каменный панцирь постепенно исчезает с сердца. А если — это мы все, а не только трое? Если — все мои женщины, если все преданные братьями и отцами волки, если все чангранские рабыни, если все обрезанные мальчишки, у которых не было детства и не будет юности, если все тени всех убитых — ТОГДА это настоящий лик?
Как я вообще могу сомневаться, вдруг чётко и ясно высветилось в сознании Анну. Как бы не было создано это знамение, чьими бы молитвами, чьими бы заклятиями или проклятиями — выразило оно именно то, о чём, так или иначе, думали все.
Ар-Нель говорил, что верит в истину. И я верю в истину. А наша попытка исправить зло — это и есть истина. Точка.
Анну улыбнулся Эткуру и сказал:
— Пойдём вниз, брат. Нас ждут там.
И они спустились на площадь у дворцовых ворот, где ждали и синие, и мирские, и северяне, и южане, и целые, и раненые, и мужчины, и женщины — в одной толпе, а мёртвых покрыл освящённый самим Творцом миндальный цвет. Анну шёл — и бойцы касались его одежды, потерявшей цвет от копоти и крови, даже синие братья, которым устав не велит никаких праздных прикосновений. И в это самое время у городских ворот, отпирающихся на чойгурский тракт, стояла армия из Данхорета, успевшая к знамению, но опоздавшая в бой — и Нуллу-Львёнок не знал, что ему теперь делать: то ли уводить бойцов назад, попытавшись что-нибудь соврать, пока никто не опомнился, то ли сбежать прямо сейчас, дёрнув верблюда за кольцо в ноздрях — потому что вряд ли станут догонять.
Наимудрейшему Бэру придержали стремя его братья. А Ар-Нель смотрел на Анну с седла странным, отрешённым каким-то взглядом. И спрыгнул с коня, когда Анну подошёл.
Он выглядел очень усталым, и синий плащ Цитадели прикрывал жалкие затрёпанные лохмотья. Церемониальный меч Вассала Двора Тай-Е, меч Барсёнка сиял на его бедре — но вместо ожерелий из топазов и золотых фигурок его шею украшал замызганный шнурок с теми самыми Стрелами Небесными, дарёными, наидешевейшими, наивным деревенским талисманом. И он смотрел без всякого, кажется, ожидания, напряжения и надежды. Даже без радости.
И Анну с невероятным трудом погасил в себе дикое желание заорать на толпу глазеющих и вопящих приветствия и клятвы: «Да ради какой грязной гуо вы тут торчите-то все?!! Пошли вон! дайте сказать… два слова… брату…» — но в действительности он не мог не только орать, но и говорить.
— Благие Небеса, как ты невероятно велик, Лев, — сказал Ар-Нель с той самой ледяной иронией, которая бесила и очаровывала Анну с первого момента их знакомства. — Я не уверен, что смею обращаться с жалкими речами к такой блистательной особе, как Лев, избранный не только людьми, но и Небом. Целую твои руки и прошу позволения говорить в твоём присутствии.
Но не шелохнулся. Но Анну понял всё и даже больше, чем всё. И — силу и ярость боя, который выдержал и в котором победил Ар-Нель, там, в Цитадели, где в его распоряжении были только слова и разум. И — силу его преданности. И — северную гордость, не позволяющую потерю лица даже на несколько секунд.
— А руки целовать, Ар-Нель? — сказал он, усмехаясь. — Ты, Ар-Нель, ты опять хочешь обойтись одними словами. Не получится.
— Почему? — спросил Ар-Нель насмешливо.
— Потому что я вызываю тебя на бой, — сказал Анну, сам поражаясь, что говорит это ввиду толпы, рядом с внимательно слушающим Синим Драконом, после безумной и бессонной ночи — ещё не решив, что делать дальше. — Потому что ты, Ар-Нель, ты, наверное, последний человек на свете, который считает меня трусом — и пора бы разубедить тебя и вообще северян.
В серых глазах Ар-Неля вспыхнул солнечный свет.
— Ты хочешь доказать всему Лянчину, что не боишься поединка за любовь, который твои соотечественники запретили сугубо из страха — или у тебя есть ещё какие-нибудь резоны, Анну?
— Признаний перед всем Лянчином хочешь? — Анну невольно — и который раз уже — перенял тон северянина. — Будто не знаешь… что я с самого Тай-Е таскаю с собой твою тряпичную игрушку… и как я тебя…
— Твоё бесстрашие заходит так далеко, что ты не боишься осиротить свой народ? — спросил Ар-Нель безжалостно. — Был обожаемый воинами Львёнок — и Небесами данный Лев — а в случае неудачи станешь моей подругой? Оэ…
Анну вздохнул и поднял голову.
— Моим сёстрам метаморфоза не помешала пойти умирать за истину, — сказал он. — И мне не помешает. Ты полагаешься на свои Небеса, а я вручаю себя Творцу. Пусть он решит. И пусть сожжёт меня в прах на этом месте, если я считаю путь женщины низким, недостойным или стыдным.
— Львица? — спросил Ар-Нель, улыбаясь.
— Там видно будет, Ча. Я не боюсь поражения, но верю в победу.
— Хорошо, — Ар-Нель улыбнулся почти кротко. — Не сейчас. Обычай не велит сражаться за любовь, не умывшись и не выпив чок… или сяшми. Вечером — или завтрашним утром. Когда прикажешь, Лев — я в твоём полном распоряжении, — и поклонился, как северный посол. — И нам не годится тратить слишком много времени на выяснение отношений, когда Глубокоуважаемый и Почтенный Учитель Бэру желал бы сказать тебе несколько слов.
Ах, да. Бэру.
Синий Дракон в окружении своих бойцов, высоченный и седой, как пепел походного костра, стоял, скрестив руки на груди, и внимательно слушал. Чересчур даже внимательно.
— С тобой я тоже хотел поговорить, Бэру, — сказал Анну менее мрачно, чем собирался.
Губы Дракона, тонкие, как шрам, тронула тень усмешки.
— Лев вспомнил обо мне… Благодарю.
— Лев? Ты меня так зовёшь?!
— Лев Львов, если бы у меня осталась хоть тень сомнения, в том, как к тебе обращаться, я не беседовал бы с тобой, — Бэру усмехнулся откровеннее. — Ты — одно из двух: или Лев, или враг Льва, а, значит, и мой враг. Но если ты — Лев, значит, во Дворце Прайда — никто. Как говорит твой северный друг,
