Полеты в одиночку

— Но почему? — чуть не плача кричал он. — Разве я сделал что-то плохое?

— Совсем наоборот, — солгал я.

— Так почему я не могу рассказать об этом своим? — недоумевал он.

Я попытался объяснить ему, как отреагируют власти, если узнают про него. Нельзя просто прийти и отрубить голову человеку, пусть даже в военное время. «Тебя могут посадить в тюрьму, — внушал я ему, — а то и что-нибудь похуже».

Он не мог поверить моим словам. Он был просто раздавлен.

— Сам я страшно горжусь тобой, — сказал я, пытаясь приободрить его. — Для меня ты великий герой.

— Но ведь только для тебя, бвана?

— Вовсе нет, Мдишо. Думаю, ты стал бы героем для всех здешних англичан, узнай они о твоем подвиге. Но это не поможет. Тебя арестует полиция.

— Полиция! — в ужасе закричал он.

Если есть что-то такое, чего боятся все местные в Дар-эс-Саламе, то это полиции. Все полицейские чины были черными, командовали ими двое белых офицеров, и никто из них не отличался мягким или снисходительным обхождением с заключенными.

— Да, — сказал я, — полиция.

Я не сомневался — если Мдишо поймают, его обвинят в убийстве.

— Тогда я буду молчать, бвана, — сказал он и в один миг потускнел, поник. У него был такой несчастный, поверженный вид, что я не выдержал.

Я встал с кресла, прошел через всю комнату и снял ножны со стены.

— Скоро мы с тобой расстанемся, — сказал я. — Я решил пойти на войну, буду летать на самолете.

В суахили есть только одно слово, которое обозначает самолет — ндеги, то есть птица.

— Я собираюсь летать на птицах, — вот как буквально сказал я. — Я буду летать на английских птицах и воевать с птицами германцев.

— Чудесно! — воскликнул Мдишо, вновь расцветая при одном упоминании войны. — Я поеду с тобой, бвана.

— К сожалению, нельзя, — покачал я головой. — В начале я буду всего лишь рядовым пилотом, вроде ваших самых молодых аскари, и жить буду в казарме. Мне никто не позволит держать при себе слугу. Мне придется обслуживать себя самому, даже стирать и гладить гимнастерки.

— Это совершенно невозможно, бвана, — сказал Мдишо. Он был по-настоящему потрясен.

— Я справлюсь, — успокоил его я.

— Но разве ты умеешь гладить рубашки, бвана?

— Нет, — сказал я. — До отъезда ты должен научить меня этому секрету.

— Там будет очень опасно, бвана, там, куда ты поедешь? Много пушек у этих германских птиц?

— Наверное, опасно, — ответил я, — но первые шесть месяцев будет одно веселье. Шесть месяцев меня будут учить летать на птице.

— Куда ты поедешь? — спросил он.

— Сначала в Найроби, — ответил я. — Учить начнут на очень маленьких птицах в Найроби, а потом мы поедем куда-то еще летать на больших. Мы будем много странствовать с очень маленьким багажом. Поэтому саблю мне придется оставить здесь. Я не могу таскать за собой такую громоздкую вещь. Так что я отдаю ее тебе.

— Мне! — вскричал он. — Нет, бвана, не надо! Она пригодится тебе там, куда ты собрался!

— Только не на птице, — сказал я. — Там слишком тесно, саблей не помашешь. — Я протянул ему изогнутые серебряные ножны. — Ты ее заслужил. Теперь пойди и очень тщательно вымой клинок. Чтобы нигде не осталось следов крови. Потом протри клинок маслом и вставь в ножны. Завтра я напишу расписку, что дарю саблю тебе. Расписка — это важно.

Он стоял, держа в одной руке саблю, а в другой — ножны, и глядел на них глазами, сияющими, как звезды.

— Я награждаю тебя саблей за твою храбрость, — сказал я. — Но никому об этом не говори. Скажи просто, что я подарил ее тебе на прощание.

— Хорошо, бвана, — сказал он. — Так я и буду говорить. — Он помолчал мгновение, а потом поглядел мне прямо в глаза. — Скажи мне всю правду, бвана, ты правда рад, что я убил того большого германца?

— Мы тоже одного сегодня убили, — признался я.

— Ты тоже? — вскричал Мдишо. — Ты тоже убил одного, да?

— Пришлось, иначе он убил бы меня.

— Значит, мы наравне, бвана, — сказал он, показывая в улыбке все свои чудесные белые зубы, — Теперь мы стали равными, ты и я.

— Да, — ответил я. — Думаю, ты прав.

Но одно ты должна сделать — ты должна немедленно переехать. Сообщи телеграммой свой новый адрес — если это не слишком дорого. Сейчас нельзя ни минуты оставаться в Восточной Англии. Не успеешь оглянуться, как на твоей лужайке высадятся парашютисты.

ЛЕТНАЯ ШКОЛА

В ноябре 1939 года, через два месяца после начала войны, я известил компанию «Шелл», что хочу поступить на военную службу и воевать с бваной Гитлером, и компания, благословив, отпустила меня. В порыве восхитительного великодушия компания решила по-прежнему переводить мой оклад на банковский счет, где бы я ни находился и до тех пор, пока я жив. Я их поблагодарил, сел в свой старенький «Форд- Префект» и поехал в Найроби записываться в Королевские ВВС.

Когда в одиночку отправляешься в долгое — от Дар-эс-Салама до Найроби было около тысячи километров — и не совсем безопасное путешествие, все чувства обостряются, и несколько эпизодов из моего странного двухдневного сафари по центральной Африке до сих пор сохранились в моей памяти.

В первый день своего путешествия я чуть ли не на каждом шагу натыкался на красавцев жирафов. Как правило, они собирались в небольшие группы, по трое или четверо, часто среди них был детеныш.

Эти животные всегда меня восхищали. Они были на удивление кроткими. Всякий раз, завидев их на обочине жующими зеленые листья с верхушек акаций, я непременно останавливал машину и медленно направлялся к ним. По пути я, задрав голову и глядя на их покачивающиеся на длинных-длинных шеях головки, выкрикивал бессмысленные радостные слова.

Я часто удивлялся тому, как веду себя, если уверен, что поблизости нет ни одного человека. Все мои внутренние запреты куда-то исчезали, и я орал во все горло: «Привет, жирафы! Привет! Привет! Привет! Как поживаете?» А жирафы лишь наклоняли головы и смотрели на меня своими влажными глазами, но ни разу не убежали.

Я приходил в дикий восторг от того, что могу свободно разгуливать среди этих огромных изящных диких созданий и говорить им все, что взбредет в голову.

Дорога на север через Танганьику была неровной и узкой. Один раз я заметил впереди крупную зеленовато-коричневую кобру, медленно скользящую по дорожным выбоинам. Я заметил ее метров за тридцать перед собой. Длиной она была метра два с лишним и ползла, приподняв плоскую голову над пыльной дорогой. Я тотчас остановил машину, чтобы не наехать на змею, и если честно, то так испугался, что быстро дал задний ход и пятился назад до тех пор, пока жуткая тварь не скрылась в подлеске. За все время, что я провел в тропиках, я так и не смог избавиться от страха перед змеями. При виде них меня бросало в дрожь.