торжественно встречает комитет из пятидесяти орущих детей во главе с бородатым великаном, выглядевшим, как пророк Исайя, и говорившим, как Гитлер. Неужели я что-то перепутал?
— Не думал я, что кому-то известно это место, — сказал я бородатому.
Тот улыбнулся.
— Мы сами убрали кукурузу и помогли раскатать полосу, — сказал он. — Это наше поле.
— Но кто вы? И кто эти дети? — спросил я.
— Мы — еврейские беженцы, — сказал он. — Все дети — сироты. Это наш дом.
У него были невероятно яркие глаза. Черный зрачок казался крупнее, чернее и ярче, чем у других людей, а радужная оболочка вокруг зрачков была пронзительно голубой.
Дети пришли в восторг при виде настоящего самолета-истребителя, они навалились на него и стали крутить руль высоты на хвосте.
— Нельзя! — закричал я. — Не трогайте самолет! Отойдите, пожалуйста! Еще сломаете что-нибудь!
Человек что-то резко сказал детям по-немецки, и они отскочили от самолета.
— Беженцы откуда? — спросил я. — И как вы сюда попали?
— Хотите чашечку кофе? — предложил он. — Пойдемте в мою хижину. — И подозвав трех мальчиков постарше, велел им охранять «Харрикейн». — Ваш самолет в надежных руках, — заверил меня он.
Я вошел следом за ним в маленькую деревянную хижину, стоявшую среди фиговых деревьев. Внутри была темноволосая молодая женщина, и бородач сказал ей что-то по-немецки, но не представил меня ей. Женщина набрала в кастрюльку воды из ведра, зажгла примус и поставила воду для кофе. А мы с хозяином сели на табуреты у простого стола. На столе лежала буханка хлеба, судя по всему, домашней выпечки, и нож.
— Вы удивились, увидев нас тут, — сказал бородач.
— Да, — сказал я. — Я не ожидал здесь кого-нибудь встретить.
— Нас много по всей стране, — сказал бородач.
— Простите, — сказал я, — но я не понимаю. Кто это — мы?
— Еврейские беженцы.
Я в самом деле не понимал, о чем он говорил. Последние два года я прожил в Восточной Африке, а в те времена Британские колонии были оторваны от жизни и варились в собственном соку. Местная газета, которую мы читали за неимением ничего другого, даже не упоминала о гонениях на евреев, устроенных Гитлером в 1938 и 1939 годах. Я понятия не имел о величайших в мировой истории массовых убийствах, которые сейчас совершались в Германии.
— Это ваша земля? — спросил я у него.
— Нет пока, — сказал он.
— Вы хотите сказать, что надеетесь купить ее?
Он поднял на меня глаза и на какое-то время замолчал. Потом сказал:
— Земля эта сейчас принадлежит одному палестинскому землевладельцу, но он нам разрешил тут жить. Еще он позволил обрабатывать некоторые поля, чтобы мы сами могли выращивать для себя еду.
— И куда вы отправитесь потом? — не унимался я. — Вы и ваши сироты?
— Никуда, — усмехнулся он в бороду. — Мы останемся здесь.
— Значит, вы станете палестинцами, — сказал я. — Или, быть может, уже стали.
Он опять усмехнулся, наверное, посмеиваясь над простодушием моего вопроса.
— Нет, — ответил он, — не думаю, что мы станем палестинцами.
— А что же тогда вы будете делать?
— Вы — молодой человек, который летает на аэропланах, — сказал он, — и вряд ли сможете понять наши трудности.
— Какие трудности? — спросил я.
Молодая женщина поставила на стол две кружки кофе и банку сгущенного молока с двумя дырочками сверху. Бородач накапал мне немного молока из банки и размешал единственной ложкой. Потом накапал себе и отхлебнул из чашки.
— У вас есть страна, в которой вы можете жить, и она называется Англией. Следовательно, у вас нет трудностей.
— Нет трудностей! — возмутился я. — Англия сражается не на жизнь, а на смерть совсем одна практически против всей остальной Европы! Мы воюем даже с вишистами, вот почему мы сейчас в Палестине! Чего-чего, а трудностей нам хватает!
Я немного разозлился. Меня возмутило, что этот человек сидит в своей фиговой роще и заявляет, что у меня нет трудностей, когда в меня стреляют каждый Божий день.
— У меня самого хватает трудностей, — сказал я, — к примеру, как бы остаться в живых.
— Это совсем маленькая проблема, — заявил бородач. — Наша гораздо больше.
Я онемел от изумления. Похоже, его ничуть не трогала война, в которой мы сражались. Его волновало лишь то, что он называл «своей проблемой», и я никак не мог понять, в чем же она состоит.
— Вам все равно, победим мы Гитлера или нет? — спросил я.
— Конечно, не все равно. Победа над Гитлером имеет огромное значение. Но это лишь вопрос месяцев или лет. С точки зрения истории, это очень короткая война. Кроме того, это война Англии. Не моя. Моя война идет еще со времен Христа.
— Я вас совсем не понимаю, — сказал я. Я начинал думать, что он сумасшедший. Похоже, он ведет какую-то свою войну, и она отличается от нашей.
Я до сих пор вижу ту хижину и бородатого человека с ясными пронзительными глазами, говорящего загадками.
— Нам нужна родина, — говорил он. — Нам нужна своя собственная страна. Даже у зулусов есть страна. А у нас ничего.
— Вы хотите сказать, что у евреев нет страны?
— Совершенно верно, — сказал он. — Пора и нам найти свое место.
— Господи, но каким же образом вы раздобудете себе страну? — недоумевал я. — Все страны заняты. В Норвегии живут норвежцы, в Никарагуа живут никарагуанцы. И везде так.
— Посмотрим, — сказал бородач, прихлебывая кофе. Темноволосая женщина мыла посуду в тазике на другом маленьком столике, стоя к нам спиной.
— Вы могли бы поселиться в Германии, — расщедрился я. — Когда мы победим Гитлера, может быть, Англия отдаст вам Германию.
— Нам не нужна Германия, — сказал бородач.
— Какая же страна вам нужна? — спросил я, демонстрируя еще большее невежество.
— Если вы очень сильно захотите, — сказал он, — и если что-то вам очень-очень нужно, вы обязательно это получите. — Он встал и похлопал меня по спине. — Вам еще многое надо узнать, — сказал он. — Но вы — хороший мальчик. Вы сражаетесь за свободу. Как и я.
Он проводил меня из хижины и потом по рощице фиговых деревьев, усыпанной маленькими незрелыми плодами. Дети по-прежнему крутились вокруг моего «Харрикейна», глядя на него восхищёнными глазами. В Каире я купил новый фотоаппарат «Цейсе» взамен пропавшего в Греции, и я остановился и наскоро сфотографировал некоторых детей возле самолета. Бородач осторожно протискивался сквозь толпу ребятни и, проходя мимо, ласково гладил их по головам и улыбался. На прощание он пожал мне руку и сказал:
— Не считайте нас неблагодарными. Вы занимаетесь благородным делом. Желаю вам удачи.
— Вам тоже, — сказал я, сел в кабину и завел двигатель.
Вернувшись в Хайфу, я доложил, что летная полоса выглядит вполне пригодной и что там много детей, с которыми смогут играть пилоты, если, конечно, мы когда-нибудь туда переберемся.
Три дня спустя Ю-88 всерьез взялись за Хайфу и бомбили ее почти без перерывов, поэтому мы переправили свои «Харрикейны» на кукурузное поле, и нам поставили большую палатку среди фиговых деревьев. Мы провели там всего несколько дней и чудесно поладили с детьми, но высокий бородач, увидев, что нас так много, замкнулся и держался обособленно. Он больше не откровенничал со мной, как при первой встрече, да и с остальными почти не разговаривал.
