мексиканской «мыльной оперы». И даже запах его хорошего одеколона отдавал дешевеньким мыльным душком.
— Находить формальные и неформальные поводы для более близкого знакомства — это азбука вашей профессии, — улыбнулась Лиза, покончив с салатом и закуривая, — на то вы и дипломат, чтобы легко общаться даже с теми, кто не хочет с вами общаться.
— И не скрывает этого, — добавил Красавченко, многозначительно улыбнувшись. Но тут же его лицо стало лирически-серьезным. Он перевел взгляд с ее губ на шею, и даже сглотнул при этом, и даже протянул руку, поправил выбившуюся прядь, — вам очень идет такая прическа, Лиза, — он резко убрал руку и немного покраснел.
«Вот у кого надо учиться властвовать собой, — подумала Лиза, наблюдая мастерски выразительную мимику дипломата, — будь я лет на пятнадцать моложе, поверила бы. А сейчас — фигушки».
— Анатолий Григорьевич, у вас неудачное пирожное? Вы совсем не едите.
— Все на вас смотрю, Елизавета Павловна. Пытаюсь понять, в чем секрет. И кажется, почти понимаю. Не в том дело, что вы красивы, умны, успешны, хотя это тоже важно. Вы излучаете здоровую энергию. Свет и тепло. Знаете, одни поедают энергию собеседника, другие, наоборот, щедро заряжают всех страждущих. Вот вы заряжаете. Отдаете. Вам этого никто не говорил?
«Ну, ты, батенька, загнул, — весело подумала Лиза, — идешь напролом. Любопытно бы узнать, что тебе на самом деле от меня нужно?»
— Спасибо, Анатолий Григорьевич. Мне редко говорят комплименты.
— Это не комплимент. Скорее, предостережение.
— Почему?
— Отдавая энергию, вы ее теряете. Вам надо как-то восстанавливаться, заряжаться. Есть много разных способов. Музыка, свежий воздух, спорт, секс. Впрочем, на все это у вас, вероятно, нет времени. Я знаю, как вы много работаете.
— Да, конечно, — рассеянно кивнула Лиза.
— И все-таки заряжаться надо.
— Я слушаю классическую музыку. Иногда катаюсь на горных лыжах.
— Этого мало, — он улыбнулся и откровенно облизнул губы.
«Дурак и пошляк», — устало прокомментировала Лиза.
— Кстати, насчет личной жизни, спорта, музыки и всяких увлечений, — продолжал Красавченко, — мой хороший знакомый, корреспондент голландского журнала «Фольксгарден», просил меня поговорить с вами о возможности интервью. Он пожилой человек, вполне интеллигентный. Его зовут Давид Барт. Он отнимет у вас не больше тридцати минут.
— Очень интересно, — Лиза натянуто улыбнулась, — он разве не может просто подойти ко мне в фойе, в перерыве? Я только и делаю, что даю интервью.
— Вы отвечаете на вопросы, касающиеся конференции, а он хочет поговорить с вами о другом. Его интересуете вы как личность, как женщина, если хотите…
— А если не хочу?
Лизу стал всерьез раздражать этот двусмысленный игривый тон.
— Ну, простите, возможно, я неудачно выразился. Хотя не вижу в этом ничего обидного. В общем, моему голландцу нужен неспешный, теплый, доверительный разговор. К тому же у него нет аккредитации. А вы, сами знаете, как свирепствует сейчас охрана из-за сербов и арабов.
— Я не отвечаю на вопросы, касающиеся моей личной жизни, — быстро проговорила Лиза.
— Елизавета Павловна, но это невозможно. — Красавченко удивленно поднял брови. — Вы простите меня, но для человека вашего уровня это выглядит глупо, по-детски. Вы все равно никуда не денетесь от этих вопросов. По статусу вам положено участвовать хотя бы изредка в разных ток-шоу, давать интервью именно на эту тему. Вы ведь умная женщина, вы понимаете, что, если ваша личная жизнь станет тайной за семью печатями, начнут складываться мифы. О вас такое придумают, что мало не покажется.
— Анатолий Григорьевич, мне совершенно безразлично, что обо мне сочиняют. Но я в праве не принимать личного участия в мифотворчестве о своей скромной персоне.
— Ну вот, у вас стало совсем другое лицо, — Красавченко тяжело вздохнул, — только что от вас исходило тепло, свет, а сейчас — брр… так холодно, лед в глазах, лед в голосе. Кто-то из журналисткой братии вас сильно обидел?
Несколько секунд она молчала и вдруг весело рассмеялась.
— Я похожа на самоубийцу?
— Нет… Что вы имеете в виду? — на ее смех он ответил вежливой, недоуменной улыбкой.
— Обижаться на средства массовой информации, воспринимать их выпады всерьез — это медленный, но верный суицид. Такие вещи кончаются инфарктами, инсультами.
— Ну, тогда я тем более не понимаю, почему вы не хотите дать интервью голландскому корреспонденту.
— Потому, что именно из таких вот теплых доверительных разговоров и производятся мифы, дурно влияющие на общественное мнение. Особенно если интервью выйдет в свет на таком экзотическом языке, как голландский, в двойном переводе. Не исключено, что найдется какая-нибудь желтая газетенка, которая потом переврет мои слова как угодно. А если я вдруг не выдержу и подам в суд, то ответчик может сослаться на неточность перевода.
— Да, Елизавета Павловна, я слышал о вашей осторожности, но не предполагал ее масштабов, — Красавченко покачал головой, — даже для меня, матерого дипломата, это слишком. Ну, хорошо, а если я дам вам гарантию, что ни одной опасной темы голландец не затронет?
— В таком случае он не профессиональный репортер.
— Как раз наоборот, он настоящий профессионал. То есть он может интересно подать любую информацию, не обязательно скандальную.
— Для того чтобы любая, самая безобидная информация заинтересовала публику, в ней должно содержаться нечто скандальное или хотя бы скабрезное — Это, к сожалению, закон жанра. Анатолий Григорьевич, вам это — очень нужно? — Она улыбнулась мягко, доверительно. Именно это ей больше всего хотелось узнать: чего на самом деле хочет от нее дипломат с пластмассовым лицом? Она совершенно не опасалась давать интервью. Одним корреспондентом больше, одним меньше — не важно.
— Можно вашу сигарету? Пытаюсь бросить курить, мои кончились, и вот, стреляю, — он продолжал улыбаться, но глаза стали напряженными, колючими.
'Так-то, Анатолий Григорьевич, еще неизвестно, кто кого прощупывает в этом разговоре, — подумала Лиза, — теперь я дам вам шанс мягко уйти от неприятной темы. Поглядим, захотите ли вы к ней вернуться? '
— Пожалуйста, — она протянула ему пачку, — но так вам никогда не удастся бросить. Скоро вам станет неловко стрелять чужие сигареты, вы опять начнете покупать свои.
— Почему вы так думаете?
— Сама проходила. Бросить курить можно тогда, когда точно знаешь, что это лично для тебя более вредно, чем питаться жирным мясом, макаронами с кетчупом, гамбургерами, сосисками, запивая все это пивом или кока-колой и дыша выхлопными газами.
— А, я все понял. Вы потому так отлично выглядите, что не едите всего, что перечислили?
— Правильно, — кивнула Лиза, — но я курю и дышу выхлопными газами.
— Жалко, с нами нет сейчас Давида Барта с диктофоном. Он будет звонить мне завтра утром, а я так и не знаю, что же ответить.
— Вы не объяснили мне, зачем это лично вам нужно? — напомнила Лиза. — Почему вы так долго и серьезно уговариваете меня встретиться с этим голландцем? Он ваш близкий друг? Родственник? Он обещал вам какую-то ответную услугу?
— Да, о вашей жесткости я тоже наслышан, — пробормотал Красавченко, — нет, Давид Барт мне не друг, не родственник, и никаких ответных услуг я от него не жду. Все проще. Все на уровне приятельского трепа. Я обещал уговорить вас. Люблю выполнять обещания. Даже те, которые даны на уровне трепа.
— Даже те, которые даны за другого человека?
— Ну ладно, я поступил опрометчиво. Не думал, что для вас это так серьезно.
