которая перелетела далеко за домик.
— Слезай! — закричал офицер. — Тебя увидели. Мне ничего больше не нужно, спускайся!
— Но я не боюсь, — возразил мальчик.
— Слезай!.. — повторил офицер. — А что ты видишь налево?
— Налево?
— Да, налево.
Мальчик повернул голову влево; в тот же миг вторая пуля с еще более тонким свистом и еще ниже, чем первая, прорезала воздух. Мальчик вздрогнул.
— Вот здорово, — вырвалось у него, — они целит прямо в меня!
Пуля действительно пролетела совсем близко от него.
— Вниз! — отрывисто и сердито крикнул командир.
— Сейчас, — отвечал мальчик. — Дерево закрывает меня, не бойтесь. Так вы хотите знать, что я вижу слева?
— Да, слева, — повторил офицер, — но слезай.
— Слева, — продолжал мальчик, наклоняясь всем телом в ту сторону и высовываясь из листвы, — там стоит часовня и мешает мне видеть…
В третий раз пуля зловеще просвистела в воздухе, и почти в то же мгновение люди, увидели падающего мальчика. Сначала он пытался схватиться за ствол и за ветки дерева, но потом полетел прямо вниз головой, широко раскрыв руки.
— Проклятье! — закричал офицер, подбегая к дереву. Мальчик ударился о землю спиной и теперь лежал навзничь, раскинув руки. Струйка крови текла у него из груди. Сержант и двое солдат соскочили с коней; офицер наклонился и раскрыл рубашку на груди мальчика — пуля пробила ему левое легкое.
— Он умер! — воскликнул офицер.
— Нет, он жив, — возразил сержант.
— Ах, бедный мальчик, храбрый мальчик, держись, не падай духом!
Но пока офицер уговаривал его не падать духом и прикладывал ему к ране носовой платок, мальчик вдруг широко раскрыл глаза и уронил голову, — он был мертв.
Офицер побледнел и несколько мгновений смотрел на него не двигаясь. Потом уложил его так, чтобы голова ребенка покоилась на траве, и встал, не спуская с него глаз; сержант и оба солдата стояли и так же молча смотрели на мальчика. Остальные глядели в сторону врага.
— Бедный мальчик, — повторил офицер, — бедный храбрый мальчик.
Потом он приблизился к домику, отцепил от окна трехцветное знамя и покрыл им, как погребальным покрывалом, тело ребенка, оставив его лицо открытым.
Сержант положил рядом с ним башмаки, берет, палочку и ножик.
Еще несколько минут все постояли молча. Потом офицер повернулся к сержанту и сказал:
— Мы пошлем за ним людей из походного госпиталя: он умер как солдат, — пусть его похоронят солдаты.
Затем он отдал честь мертвому мальчику и скомандовал:
— На коней!
Все вскочили в сёдла, небольшой отряд построился и поскакал дальше.
А несколько часов спустя маленькому герою были отданы последние воинские почести. На закате солнца вся передовая линия итальянцев пошла в наступление, и по той же дороге, по которой утром проскакал наш отряд, потянулась двойная колонна стрелкового батальона, того самого, который несколько дней тому назад оросил своей доблестной кровью склоны холма Сан-Мартино. Весть о смерти маленького героя распространилась среди солдат еще до того, как они покинули свой последний лагерь. Тропинка вдоль ручья проходила всего в нескольких шагах от знакомого нам домика. Когда первые офицеры батальона увидели тело маленького разведчика, распростертое у подножья ясеня и покрытое трехцветным знаменем, они, с саблями наголо, отдали ему честь. Один из них нагнулся, сорвал несколько цветков, которых много росло по берегу ручья, и бросил их на тело мальчика. И тогда все солдаты, проходя мимо, стали срывать цветы и бросать их маленькому герою. В несколько минут отказался покрыт цветами, а офицеры и солдаты, проходя, отдавали ему честь и говорили;
— Слава тебе, маленький ломбардец!
— Прощай, юный храбрец!
— Вот тебе цветы, белокурый герой!
— Слава тебе! Прощай! — Один офицер положил ему на грудь свою собственную медаль за храбрость, другой нагнулся и поцеловал его в лоб.
Цветы всё сыпались и сыпались на его босые ноги, на окровавленную грудь, на белокурую голову, и мальчик как будто спал, лежа на траве, покрытый родным знаменем, с белым, словно улыбающимся лицом… Казалось, он слышал всё, что происходило кругом, и был счастлив, что отдал жизнь за свою Дорогую Ломбардию.
ДЕКАБРЬ
Маленький делец
Мой отец хочет, чтобы в каждый свободный день я приглашал к нам одного из своих товарищей или сам шел бы к кому-нибудь из них и таким образом мало-помалу подружился бы со всеми. В воскресенье я пойду к Вотини, тому мальчику, который всегда хорошо одет, всегда сдувает со своего костюма пылинки и завидует Деросси. А сегодня ко мне пришел Гароффи, длинный и худой, с носом, похожим на совиный клюв, и маленькими хитрыми глазками, которые так и рыскают кругом. У его отца — колониальная лавочка. Гароффи — странный мальчик. Он всё время пересчитывает свои деньги; считает он по пальцам, быстро- быстро и делает вычисления в уме, не заглядывая в таблицу умножения. Он копит деньги, и у него уже есть книжка в сберегательной кассе нашей школы. Правда, в этом нет ничего удивительного, так как он никогда не тратит ни одного сольдо, а если случайно уронит медную монету, то способен целую неделю искать ее под партами. Деросси говорит про; Гароффи, что он, как сорока, тащит к себе всё, что ни попадется под руку: старые перья, использованные марки, булавки, остатки свечей, всякую чепуху. Вот уже больше двух лет, как он собирает почтовые марки, и у него в большом альбоме уже есть несколько сот марок разных стран. Когда альбом будет полон, Гароффи продаст его в писчебумажный магазин. А пока хозяин этого магазина дает ему даром тетради за то, что он водит в давку многих мальчиков. В школе Гароффи всё время устраивает какие-то сделки: что-то продает, разыгрывает, меняет. Потом он часто раскаивается и хочет получить отданную вещь обратно. То, что ему удается купить за два сольдо, он старается продать за четыре; играя в перышки, он никогда не проигрывает; он перепродает старые газеты в табачную лавку, и у него есть записная книжка, полная разных сложений и вычитаний, в которую он записывает все свои обороты.
В классе он интересуется одной арифметикой и если стремится получить медаль за отличие, то только для того, чтобы иметь право на бесплатный вход в кукольный театр.
Но мне он нравится, потому что с ним никогда не бывает скучно. Сегодня, когда он был у нас в гостях, мы взяли весы и гири и играли в магазин. Гароффи знает точную цену каждой вещи, разбирается в гирях и ловко делает фунтики из бумаги, совсем как настоящий лавочник. Он говорит, что как только окончит школу, так сейчас же начнет торговать, откроет какую-то новую торговлю, которую сам выдумал. Он очень обрадовался, когда я дал ему несколько иностранных марок, и сейчас же точно определил, за какую цену каждую из них можно продать.
