Подходили и подходили те, кто должен был сопровождать вождя в Манкесим. Боафо гордо зажал в руке конец веревки, к которой был привязан пес. «Сидеть!» — покрикивал он на пса, но пес и не думал выполнять строгое приказание. Он весело прыгал и дергал веревку, нюхал следы проходивших мимо людей, взвизгивал и тихонько скулил, вопросительно поглядывая на хозяина, — ему передавалось общее волнение, и он рвался в путь-дорогу.
Первые лучи утреннего солнца осветили крыши домов. Легкое движение пробежало по всем собравшимся, а потом голоса вдруг умолкли и люди повернулись к главному входу в личные покои вождя. Двери распахнулись, четверо слуг — самых высоких и сильных — вынесли паланкин. В паланкине восседал сам Нана Оту, а сзади почтительно шли старейшины. Один из слуг нес над вождем государственный зонт, высоко подняв его в сильных руках. Другой — говорящий барабан[20] на левом плече, а третий — резной рог, в который тут же и стал трубить.
Опакун Фунн, толкователь, и верховный жрец Окомфо Квеку Ампеа торжественно ступили навстречу вождю и, обойдя процессию, встали сразу же за паланкином. Они были готовы следовать за своим вождем: оделись, как подобает случаю, лица их были торжественны и серьезны, и они стремились быстрее двинуться в путь. Нана Оту тоже приготовился к свиданию со святыней: его бритое лицо, его руки и плечи были разукрашены золотым узором, богатое белое кенте[21] переброшено через плечо. Черные перекрестные полосы, а между ними — три символа племен Абуры украшали кенте вождя. Да, это был настоящий вождь, и он плыл над толпой в своем паланкине, как и подобает вождю. Все было готово, пора трогаться в путь. Но люди чего-то ждали, и скоро ребятам стало ясно, чего именно.
Из дома вышел старец. Он шел медленно и спокойно, одет был в простое белое фугу, и его не окружали слуги. Но с первого взгляда было ясно, что человек он не простой. Два других старца, тоже в белом, так же медленно шествовали за ним, и один из них держал бутыль с джипом. Все трое, обогнув слуг и старейшин, прошли вперед и встали лицом к паланкину. Тот, кто пес джин, открыл бутыль, передал ее старцу. И старец заговорил, покачиваясь в такт собственным своим словам. Он говорил протяжно и громко и капля за каплей лил джин на сухую землю:
Старец закончил возлияние богам. Он перевернул бутыль, и остатки влаги впитала в себя изголодавшаяся земля. По толпе прокатился долгий пронзительный вопль. Процессия тронулась в путь — старец в белом фугу, джин, отданный земле, проложили ей путь.
Процессия двигалась по деревне, а по обеим сторонам дороги стояли мужчины, женщины, дети. Они стояли уже давно: они хотели видеть вождя во всем его великолепии. Вождь плыл мимо них в паланкине, и люди махали руками, и приветственные их крики долго еще висели в знойном воздухе. Жители Абуры взывали к богам, молили о благополучном исходе паломничества, желали здоровья и удачи вождю.
Но вот последняя хижина осталась позади, процессия вступила в лес — на тропу, ведущую в Манкесим. Путь был не слишком дальним, всего около пятнадцати миль[22] , можно было идти не спеша. Вождь со свитой медленно подвигались вперед под сенью деревьев: Нана Оту, толкователь, верховный жрец, а потом уже все остальные, и в их числе — Опокува, Агьяман и Боафо с псом на веревке.
Солнце стояло уже высоко, и вечный мрак густого, дремучего леса чуть отступил перед ним. Опокува принялась разглядывать людей, сопровождавших вождя, — теперь у нее было на это время. Вот важно ступает верховный жрец, изо всех сил стараясь придать себе солидный вид. Но солидного вида не получается: в глазах у жреца тревога, на лице беспокойство. Боится он, что ли? Но чего ж ему бояться? Неужели Нананомпоу? Даже она, Опокува, не боится. Пока не боится, во всяком случае. А там будет видно… И потом, она пойдет к идолу не одна, с ней — Нана Оту и ее друзья, и он — верховный жрец племени. Она на него надеется. А он боится. Странно…
За жрецом и толкователем идет старший слуга. На плечах у слуги — ягненок, белый-белый, ни единого черного пятнышка на спине или голове. Ягненок этот — любимец самого Наны Оту. Он всегда сидит рядом с вождем, по левую его руку, всегда — даже когда Нана Оту беседует со своими старейшинами. Ягненка любит весь дом. Да и люди Абуры чтят его, пожалуй, не меньше самого Наны Оту, чтят и верят в его силу. К тому же ягненок удивительно славный — маленький, нежный, шерстка как шелк. Ребята полюбили его почти как своего пса, того самого, что так гордо шагает сейчас рядом с Боафо. Больше всех рада Опокува, она идет и не сводит с ягненка ласкового взгляда. Хорошо, что он отправился в путь вместе с ними, да еще вон как, с почетом: его несут на руках.
— Видите, как здорово, что мы прихватили с собой нашего пса, — отвечая своим мыслям, говорит Опокува. — Нана тоже ведь взял с собою ягненка…
Нана Оту услышал тонкий взволнованный голос и улыбнулся, глядя на девочку сверху вниз, из своего паланкина.
— Я вижу, и вы не оплошали: вон как радуется ваша собака…
Ребята переглянулись и с облегчением перевели дух. Они так боялись, что вождь рассердится, изо всех сил старались не попадаться ему на глаза. Хорошо, что он был занят беседой со старейшинами и не заметил сразу их пса. А сейчас они уже в пути, они идут в Манкесим — не гнать же бедную собаку обратно. Нана Оту, похоже, все понял. Он улыбнулся, покачал головой, но ничего не сказал — продолжал беседовать со стариками, окружавшими паланкин. Закончив беседу, он обратился к ребятам:
— Ну, как дорога? Не трудно? Вы не устали?..
Все трое дружно закричали, что нет, и стали наперебой спрашивать, что это за тропа, и далеко ли еще до города, и велик ли город Манкесим. Ребята засыпали вождя вопросами — слишком долго они молчали, — а он с удовольствием отвечал, потому что устал от серьезных бесед и впереди его ждало паломничество к великому идолу племен фанти.
Солнце пекло все сильнее. Скоро оно выкатилось на самую середину неба, и горячие его лучи безжалостно обрушились на путешественников. Слуга снова открыл зонт, высоко поднял над головой вождя. Тень падала и на ребят, шагающих теперь совсем рядом с паланкином. Прекрасно, что зонт был таким большим и давал такую хорошую, густую тень! И все же он не был так велик, как у вождя их деревни — ребятам дважды удалось повидать тот великолепный зонт. Зато этот был гораздо красивее: золотые, зеленые, красные клинья дорогой ткани составляют его круг. По кругу шла черная шелковая бахрома. В самом центре была изображена человеческая рука, сжатая в кулак, с указательным пальцем, поднятым
