– …?
– Приам…
– Ну что тебе? – пробормотал, просыпаясь, царь Трои.
– Приам, я видела сон.
– Какой сон?
– Ужасный!
– Ладно, утром расскажешь.
– Нет, я хочу рассказать сейчас же! – настаивала Гекуба. – Он такой жуткий, что до утра мне не дотерпеть.
– А который час? – спросил Приам в тщетной надежде отвлечь ее внимание.
– Послушай, лежу я в постели со схватками, – продолжала Гекуба взволнованно, – а рядом стоят повитуха и самые близкие няньки. Время идет, схватки становятся все нестерпимее, все мучительнее, но почему-то они не такие, как обычно… а совсем другие.
– Как это понять – другие?
– Ну такие, – пояснила Гекуба, – как если бы у меня внутри ворочались раскаленные головешки. Потом вдруг мой живот разверзся, и из него вывалилась груда пылающих поленьев, в которых кишели змеи. Несколько искр упало на пол, и огонь стал лизать стены. Тут я увидела, как сторукая эриния подхватила пламя и разнесла его по всему городу, и леса вокруг горы Иды запылали, словно огромный факел.
В те времена увидеть во сне эриний считалось дурным предзнаменованием: по традиции, эриний изображали с песьими головами, с крыльями, как у летучих мышей, со змеевидными волосами и с хлыстом в правой руке. Звали их: Мегера, Алекто и Писифона, то есть Злоба, Безумие и Месть. Главным занятием эриний было пробуждать совесть у убийц.[17] Добившись их раскаяния, чудовища превращались в прекрасных эвменид.
Встревоженный сном жены, Приам созвал на совет самых известных в Троянском царстве прорицателей, среди которых были двое его собственных детей – уже упомянутый Эсак и угрюмая красавица Кассандра. Ясновидящие собрались в спальне Гекубы и стали разглядывать ее новорожденного сыночка – слабенького Париса.
Эсак долго думал (почему – неизвестно, ведь сон и так был яснее ясного), затем ткнул пальцем в малыша и зловещим басом изрек свой приговор:
– Он должен умереть!
– Что?!
– Выбирай: или он, или Троя!
– Что значит «или он, или Троя»? – переспросил Приам, соображавший, надо признать, туговато.
– Отец, заклинаю тебя! – воскликнул Эсак, падая на пол и дрыгая ногами. – Если ты не хочешь, чтобы наш чудесный город сгинул в огне, если ты не хочешь, чтобы твои дочери стали добычей врагов- насильников, а твоих сыновей, павших на поле боя, пожрали псы, немедленно убей этого ребенка и еще убей всех троянок, разрешившихся от бремени сегодня до захода солнца, вместе с их младенцами!
Приам растерялся: Эсак был человеком неуравновешенным, и не всегда следовало принимать его слова буквально. Достаточно сказать, что, когда одна троянская девица по имени Астеропа отвергла его, он каждый день вскарабкивался на скалу и пытался покончить жизнь самоубийством, бросаясь в море. Однако скала была недостаточно высока, и Эсак только шишки себе набивал, а погибнуть все никак не мог. Впоследствии боги, которым надоело быть свидетелями этих неудачных самоубийств, превратили Эсака в морскую птицу: «Пусть себе ныряет, сколько душе угодно, никому не докучая».[18] Приам не знал, стоит ли ему, послушав сына, загубить десятка три невинных душ или, не придав значения предсказанию, рискнуть и оставить детей в живых, памятуя, однако, что через двадцать лет кто-нибудь из них погубит его город. Между прочим, и в царском доме были две роженицы – его сестра Килла и жена Гекуба, принесшие по ребенку именно в тот день. С сестрой-то куда ни шло, характер у нее был прескверный, но на Гекубу у Приама рука не поднималась.
– Отец, – вопил между тем Эсак, – убей младенца! Убей его, пока он не убил всех нас!
Приам растерянно вертел головой, потом – надо же было что-то делать! – велел слугам задушить сестру Киллу и ее сына Муниппа. Он уже собирался покончить и с младенцем Парисом, но услышал крик Кассандры, тоже пожелавшей высказаться:
– Да, этот новорожденный должен умереть, иначе Трое грозит гибель!
А надо сказать, что в молодости Кассандру наказал Аполлон, сделав так, чтобы ей никогда никто не верил. Бог был к ней весьма неравнодушен и, пытаясь заманить девушку на свое ложе, пообещал наделить ее даром прорицания и свое слово сдержал. Кассандра же дар приняла, а домогательства бога с отвращением отвергла. И состоялся между ними примерно такой диалог:
– Кассандра, поцеловала бы ты меня, что ли!
– Не желаю!
– Ну один только раз!
– Я же сказала – нет!
– Один разок!
– Так и быть, – согласилась она. – Но ровным счетом один! Ясно?
И тут Аполлон изловчился и плюнул ей в губы, сделав так, чтобы ни единому ее предсказанию никто не верил.
В общем, то, что и Кассандра считала необходимым убить новорожденного, не только не подкрепило
