лимон с Антильских островов в доказательство того, что эти искусственные фрукты соединяют достоинства натурального их вкуса с изысканной нежностью сахарной глазури.
– На этот раз, – не удержалась госпожа де Нельмур, – безрассудство ваше переходит все границы, такие авантюры вас разорят.
– Стоит ли сожалеть о том, что потрачено ради вас? – Селькур любовно сжимает руку госпожи де Нельмур, радуясь, что она сама уловила, как нам вскоре станет ясно, в чем суть важнейшего из испытаний... – Ах! – продолжал он с пылом. – Пусть однажды, из-за стараний угодить вам, состояние мое придет в расстройство, разве вы не предложите мне воспользоваться вашими средствами для поправки моих дел?
– Неужели вы сомневаетесь? – холодно ответила графиня, срывая засахаренные китайские финики. – Лучше все-таки не разоряться... Все это очень мило, но я хочу, чтобы вы стали умереннее... Льщу себя надеждой, что ради этой малышки Дольсе вы не наделали столько сумасбродств... Не будь я в этом уверена, ни за что бы вас не простила.
Селькур собрался было ответить, но тут к ним присоединилась остальная компания, и беседа их сделалась общею.
Пока они прогуливались по волшебным рощам и пробовали фрукты, незаметно наступил вечер; Селькур и ничего не подозревающие гости оказались на холме, возвышающемся над небольшой пустынной долиной, кругом полная темнота.
– Оромазис, – сказал дух, – вы вышли за пределы моих земель, и я обеспокоен, не слишком ли далеко вы продвинулись.
– Вот как, – произнесла госпожа де Нельмур, – еще несколько сюрпризов; этот человек не знает жалости, он ни на миг не даст нам поразмыслить о приятностях, оставшихся позади; с ним нет времени на передышку.
– А что происходит? – спросил Селькур.
– Вам известно, – ответил дух Огня, – что мои владения находятся вблизи островов Эгейского моря, где циклопы трудятся на службе у Вулкана. Эта долина входит в состав острова Лемнос; и поскольку сейчас объявлена война между Богами и Титанами, [5]я уверен, что прославленный кузнец Олимпа проведет всю ночь в своей мастерской. Не рискуете ли вы, подойдя к ней так близко?
– Нет, нисколько, – ответил Оромазис, – мы с сестрой неразлучны, она наша хранительница и защитит нас от любых опасностей.
– Ловкая отговорка, – сказала графиня, – но с меня довольно, после этого приключения я решительно вас покину: не желаю ставить себе в укор участие в ваших экстравагантных выходках.
Едва она это произнесла, в кузню заходят циклопы. Эти великаны ростом в двенадцать футов, с одним глазом посередине лба, казалось, состоят из огня. Они начинают ковать оружие на огромных наковальнях; от ударов их молотов, от каждой наковальни источаются миллионы искр, вспыхивая, они скрещиваются в разных направлениях и наполняют пространство непрерывным свечением. Раздается грохот, огонь прекращается, с небес к циклопам спускается Меркурий; он подходит к Вулкану, тот передает ему пучки выкованных стрел и молний, затем бог кузнецов берет одну из стрел и прямо перед посланцем небес поджигает ее – из нее сыплются десять тысяч искр, Меркурий хватает оружие и возвращается на небеса... На сцене, поднятой на сто туазов от земли, разворачивается картина Олимпа, здесь при ясном дневном свете, созданном с помощью лучей огромного солнца, горящего на высоте пятисот футов, представлено общее собрание всех мифологических божеств... Меркурий припадает к ногам Юпитера, который выделяется среди остальных богов величественной фигурой и великолепным троном, и передает ему огненные стрелы и молнии, принесенные им с острова Лемнос. Все внимание приковано к этому необычному зрелищу, и незамеченными остаются изменения, происходящие внизу. Внезапно оттуда раздается шум. Все видимое глазом пространство занимают Титаны, готовые бросить вызов богам; они нагромождают скалы... боги вооружаются, всеобщее волнение и движение, сверху светит солнце, снизу снопы искр, ежесекундно забрасываемые на Олимп... Мало-помалу нагромождаемые друг на друга камни, казалось, почти достигают неба; гиганты решительно атакуют; огни, которые они забрасывают, карабкаясь на свои скалы, соединяясь с огнями, исходящими от земли, вскоре затмевают свет небес... Все божества мечутся, содрогаются и наконец вступают в бой. Лавины взрывов, вызванных запуском грозных орудий, выкованных Вулканом, бесчисленные удары грома и молний вносят замешательство в ряды гигантов. Одни пытаются подняться, другие падают; благодаря силе и мужеству некоторые из них добираются до облаков, прикрывающих богов; надежда возрождается, новое нагромождение скал, гиганты снова появляются, число их умножается настолько, что они сливаются в единую массу, неразличимую среди вихрей дыма и пламени... Но напор Олимпа усиливается: пучки молний в конце концов разгоняют это самонадеянное племя, и вот они перед великой бездной, она уже разверзлась и готова их принять; все переворачивается, рушится, тонет в потоке криков и стонов; чем сильнее давит поглощаемая масса на уста Эреба, тем шире они раздвигаются; несчастные проваливаются, при последних усилиях уст тьмы исчезают и их останки. Ад, похоже, потворствует их восстанию; в результате многочисленных раскрытий Тартара к небесам взлетает сноп из восьмидесяти тысяч ракет, каждая из которых делает в воздухе круг в один фут; огни достигают небес, заслоняя Элизиум; этот грандиозный неподражаемый фейерверк виден на двадцать лье вокруг, вспыхнув, он обрушивается сверкающим звездным дождем, и густая темнота ночи еще четверть часа озаряется ярче, чем ясным солнечным днем.
– Ах, Боже правый! – графиня потрясена. – Никогда не любовалась зрелищем поразительнее; если сражение это существовало на самом деле, оно, несомненно, было менее возвышенным, чем картина недавнего представления... О дорогой мой Селькур! – продолжала она, опираясь на него. – Вы выше всяких похвал... Вам нет равных в искусстве устраивать праздник, вы добились невозможного – соединили порядок, роскошь и вкус. Однако я вынуждена покинуть вас, от магии до соблазна один шаг; я ничуть не противилась, пока меня зачаровывали, но обольщать себя не позволю.
Произнеся эти слова, она в то же время не сопротивлялась Селькуру, который увлек ее в темноту жасминовой беседки, предложив присесть на скамейку, покрытую, как ей показалось, травой; он уселся рядом с ней. Не успела графиня опомниться, как оба они очутились под каким-то странным навесом, так что наша героиня уже не разбирала, ни где она находится, ни что это за беседка.
– Новое колдовство! – воскликнула она.
– Вы порицаете чудо, сблизившее нас так тесно и укрывшее от глаз света, точно мы одни в целом мире?
– Я ничего не порицаю, – сказала графиня взволнованно, – просто мне хотелось, чтобы вы не злоупотребляли восторгом моих чувств, которого вам удалось добиться за эти сутки.
– То, о чем вы говорите, предполагает обольщение – вы уже употребили это слово – то есть, речь, по- вашему, идет непременно о притворстве одного и о слабости другого? Разве можно, сударыня, так трактовать нас обоих?
– Предпочла бы считать, что нет.
– Прекрасно! А раз так, что бы ни случилось, виной тому будет любовь, а отнюдь не слабость ваша, равно как и не мои обольщения.
– Изворотливы вы исключительно.
– О, не более, чем вы жестоки!
– Нет, это не жестокость, а благоразумие.
– Как приятно порой о нем забывать.
– Вообще-то да... но муки раскаяния!
– Полноте! Откуда им взяться? Вы еще держитесь таких глупостей?
– Меньше, чем кто бы то ни было, поверьте... пугает меня лишь ваше непостоянство. Мысль об этой малютке Дольсе приводит меня в отчаяние.
– Что же, вы не видели, как я пожертвовал ею ради вас?
– Сделали вы это умело, я бы даже сказала, изящно... Но как всему этому верить?
– Лучший способ для женщины, желающей обеспечить постоянство возлюбленного – привязать его к себе высшими свидетельствами своей благосклонности.
– Вы полагаете?
