горьких слез.
– Как вы несправедливы, Дольсе, как огорчительно мне наблюдать ваши тревоги, мне, делающему все, дабы их истребить! Ах, чувствую, уловками этими меня извещают о моей судьбе... От меня требуют, чтобы я отступился, не переносил в вашу душу из собственной своей души огонь, ее пожирающий... требуют, чтобы я нашел несчастье всей своей жизни там, где чаял я обрести блаженство... И жестокой разрушительницей сладости дней моих будете именно вы!
Темнота не позволяла Селькуру разглядеть, что творилось с его возлюбленной, – она в слезах... ее душат рыдания... Она силится подняться и уйти из рощи; Селькур удерживает ее, принуждая сесть на место.
– Нет, нет, вы не спасетесь бегством, пока я не узнаю, как мне быть... Скажите же, на что мне надеяться; либо верните меня к жизни, либо тотчас вонзите мне в грудь кинжал... Удостоюсь ли я когда- нибудь вашего ответного чувства, Дольсе... или умру от отчаяния из-за невозможности вас тронуть?
– Оставьте меня, оставьте, умоляю, не вырывайте признания, которое, ничуть не прибавив счастья вам, совершенно расстроит благополучие мое.
– О небо праведное! Таково ваше обращение со мной? Слушаю вас, сударыня... ну же, огласите мой приговор... проясните весь ужас моего жребия... Извольте! Готов покинуть вас... избавить от отвращения находиться долее в обществе человека, которого вы ненавидите.
Произнося это, Селькур встает.
– Мне ненавидеть вас! – вскрикивает Дольсе, в свою очередь удерживая его. – Ах! Вам ли не знать, напротив... Вы хотите услышать... что ж, да... я вас люблю... Вот оно и высказано, то самое слово, ах, чего мне это стоило... Но если вы злоупотребите им, чтобы мучить меня, если когда-нибудь полюбите другую... вы сведете меня в могилу.
– Несравненный, сладчайший миг! – восклицает Селькур, покрывая поцелуями руки своей любезной. – Вот я и услышал то ласковое слово, что будет отрадою жизни моей... – Он берет ее руки в свои и прижимает их к своему сердцу. – О, вас я буду обожать до последнего моего вздоха, – продолжает он с горячностью, – если мне на самом деле посчастливилось внушить вам нечто... отчего вы колеблетесь и не убеждаете меня в этом... зачем нам откладывать возможность сделаться счастливыми?.. Уединенное место... полная тишина кругом... страсть, от которой мы оба сгораем... О Дольсе! Нам дарован миг насладиться друг другом, не станем его упускать.
После речи, преисполненной самого страстного пыла, Селькур с силой сжимает в объятиях предмет своего обожания... Но баронесса высвобождается.
– Опасный человек, – негодует она, – так я и знала, тебе хотелось просто обмануть меня... Пусти, я уйду... не терплю вероломства... Ах! Ты больше не достоин меня... – И продолжает в неистовстве: – Вот оно, обещание любви и уважения, вот награда за признание, которое ты у меня вырвал... Ты счел меня достойной тебя, чтобы удовлетворять желание! Бессердечный! Как ты меня оскорбил! Выходит, мне следовало ожидать, что Селькур отведет мне роль столь презренную?.. Иди и ищи женщин низменных, им от тебя не нужно ничего, кроме утех, а мне предоставь пожалеть, что в непомерной своей гордыне я возомнила себя властительницей твоего сердца.
– Ангел ьское создание! – восклицает Селькур, падая к ногам этой небесной женщины. – Нет, вы ничуть не пожалеете о том, что владеете сердцем, которым соблаговолили хоть сколько-нибудь дорожить! Оно ваше... ваше навеки... вы будете править им деспотически. Простите миг помрачения ума, тому виной неукротимая сила моей страсти... но преступление сие – ваше, Дольсе, оно – результат действия ваших чар, и было бы чудовищной несправедливостью винить в нем меня одного. Забудьте... забудьте об этом, сударыня... как возлюбленный ваш, заклинаю вас.
– Вернемся, Селькур. Вы дали мне почувствовать, сколь я неосмотрительна... Не полагала, что рядом с вами меня подстерегает опасность. Вы правы, это моя вина...
Она снова делает попытку выйти из рощицы:
– Желаете видеть, как я умру у ваших ног? – говорит Селькур. – Нет, не встану с колен, пока вы меня не простите.
– Сударь, могу ли я извинить вам поступок, более всех иных свидетельствующий о вашем равнодушии?
– Поступок сей совершен от избытка любви.
– То, что любят, не обесценивают.
– Простите исступление чувств.
– Поднимайтесь, Селькур, случись, что меня вынудят перестать любить вас, наказана я буду тяжелее, чем вы... Хорошо, я вас прощаю, только впредь не оскорбляйте меня, не унижайте женщину, с которой, по вашим словам, связываете надежды на высшее счастье. Возможно ли, будучи столь щедро одаренным тонкостью ума, быть лишенным деликатности сердечной?.. Если бы вы действительно любили меня так, как люблю вас я, неужели вам бы вздумалось принести меня в жертву минутной фантазии? Как смотрели бы вы на меня сейчас, утоли я ваши желания, и как презирала бы я себя сама, опустись душа моя до подобной слабости!
– Но я ведь не внушаю вам отвращение, Дольсе, за то, что пленился вашими чарами?.. Вы не возненавидите меня за то, что я всего лишь на миг внял голосу любви... опьяненный ее пылом? Ах, как жажду я услышать, что получил прощение.
– Пойдемте, пойдемте, Селькур, – говорит баронесса, увлекая возлюбленного в замок, – да, я прощаю вас... но от чистого сердца произнесу я это, лишь когда оба мы окажемся вне опасности и уклонимся от новых, гибельных ее последствий; виноваты мы оба... вы – в том, что познали любовь недостаточно, а я – в том, что слишком ее переоценила, ускользнем же раз и навсегда от всего, что благоприятствовало бы новому промаху и умножило бы число наших ошибок.
Они вдвоем возвращаются на бал; у входа в зал Дольсе берет Селькура за руку.
– Дорогой мой друг, – говорит она, – теперь вы прощены совершенно искренне... не стоит обвинять меня ни в показной добродетели, ни в излишней суровости, я желаю владеть вашим сердцем подлинно, и слабость с моей стороны повлекла бы за собою его потерю... Принадлежит ли еще оно мне безраздельно?
– О Дольсе! Никогда не встречал женщины мудрее... тактичнее, более достойной поклонения.
Бал вступает в свои права... Селькур в восторге от проведенной им операции и мысленно оценивает результаты: «Вот эта женщина мне подходит, именно она предназначена составить мое счастье; душевна настолько, что подвергать ее второму этапу испытания представляется почти излишним; не найдется на всей земле ни одной добродетели, которая не нашла бы прибежища в сердце моей Дольсе... возвышенном и чистом, как само небо. Тем не менее, не будем ослепляться, – рассуждал он, – ведь я дал себе слово исключить всякую пристрастность... Графиня де Нельмур чуть ветрена, но жива и весела, она привлекательна ничуть не менее Дольсе, и кто знает, может, душа ее столь же прекрасна... Попробуем».
Сразу после бала Селькур сам довез баронессу до границ своих владений на коляске, запряженной шестью лошадьми, по дороге он снова и снова испрашивал прощения и тысячу раз клялся в вечном обожании, расстался он с этой обворожительной женщиной, удостоверившись в ее любви, в ее добродетели и в ее мягкосердечии.
Подарки, полученные баронессой от рыцаря в черных доспехах, были отправлены заранее, без ее ведома; войдя к себе, она обнаружила, что они уже украшают ее дом.
– Увы! – грустно вздохнула она при виде этих даров. – Какую радость буду я испытывать всякий раз, глядя на них, если он любит меня искренне, и как хочется в это верить! И сколь роковыми станут эти дары, как больно ранят мое сердце, если явятся лишь привычным для галантного кавалера выражением легкомыслия в очередном любовном приключении.
По приезде в Париж первой заботой Селькура было поскорее нанести визит графине де Нельмур; он не знал, известно ли ей о празднике, устроенном им для Дольсе, если графиня была о нем осведомлена, крайне любопытно было увидеть, какое впечатление это произведет на такую горделивицу.
Графине только что обо всем сообщили. Селькур принят с холодностью; его спрашивают, как мог он так скоро покинуть деревню, где наслаждался столь изысканными удовольствиями. Селькур отвечает, что не представляет, отчего светский пустяк... букетик, преподнесенный приятельнице, наделал столько
