рассуждал так, то сделался бы таким же безжалостным... таким же неправедным, как вы. Разве тюремное заключение преступника возместит обществу ущерб от совершенных им злочинств?.. Желая исправить человека, нужно отпустить его на свободу. И в этом случае не найдется ни одного злодея, кто не предпочел бы служение добру жизни в железных оковах. Сердце честного человека не признает ни присущего некоторым народам деспотизма в решении подобных вопросов, ни излишней суровости законов... Идемте, граф, идемте, повторяю еще раз, вы свободны...
Окстьерн порывается обнять своего благодетеля.
– Сударь, – холодно останавливает его Сандерс, – ваша признательность преждевременна. И мне не хотелось, чтобы вы были мне излишне благодарны за то, чего я добился, преследуя и свою собственную цель... Покинем эти места, я еще больше вас тороплюсь выйти наружу и объяснить вам все до конца.
Видя нас рядом с Окстьерном, Сандерс поинтересовался, кто мы, и попросил подняться вместе с ним и графом. Мы согласились. Окстьерн с полковником выполнили некоторые формальности, необходимые для освобождения графа, нам вернули оружие наше, и мы поднялись наверх.
– Господа, – обратился к нам Сандерс, едва мы оказались вне рудников, – будьте так добры и станьте свидетелями того, что мне предстоит сообщить графу Окстьерну. Наверное, вы обратили внимание, что в шахте я не все ему сказал, там было слишком много зрителей...
Мы постоянно двигались вперед и вскоре очутились неподалеку от изгороди, скрывшей нас от посторонних глаз. И тут полковник хватает графа за шиворот:
– Сенатор, – говорит он ему, – настало время объяснить мои действия. Надеюсь, вы достаточно непугливы и не откажете в моей просьбе. Уповаю также, что у вас достанет ума догадаться, что самым главным мотивом моих поступков явилось желание перерезать вам горло.
Фалькенейм попытался выступить в роли посредника и разнять двух противников.
– Сударь, – сухо сказал ему полковник, – вам известны оскорбления, кои я претерпел от этого человека. Обоготворенная душа моей дочери взывает к крови. Одному из нас не уйти отсюда живым. Король Густав осведомлен о моем замысле устроить поединок и не выказал неодобрения по сему поводу, давая согласие на освобождение этого несчастного. Так что попрошу вас не препятствовать мне, господа.
И, сбросив мундир, полковник хватается за шпагу... Окстьерн следует его примеру. Но едва приготовившись к защите, он неожиданно берется за острие своей шпаги, левой рукой держа конец шпаги полковника и одновременно подавая тому эфес своего оружия. Опустившись на одно колено, он обращается к нам:
– Господа, призываю вас обоих в свидетели того, что я сейчас свершу. Хочу, чтобы и один, и другой из вас знали, что я не заслужил чести драться с этим достойным человеком. Я готов освободить его от своего существования и умоляю его отнять у меня жизнь... Возьмите мою шпагу, полковник, возьмите, вручаю ее вам. Вот мое сердце – вонзите в него оружие ваше, я сам направлю ваш удар. Сделайте это без колебаний, настоятельно прошу вас. Не медлите и избавьте землю от чересчур долго осквернявшего ее чудовища.
Пораженный душевным движением Окстьерна, Сандерс кричит, чтобы тот готовился к защите.
– Я не сделаю этого. Если вы не воспользуетесь предлагаемым мною клинком, – гордо отвечает Окстьерн, направляя на свою обнаженную грудь острие шпаги Сандерса, – если не примените его, чтобы лишить меня жизни, то в присутствии всех заявляю вам, полковник, что сам, на ваших глазах, пронжу себя насквозь.
– Дело не обойдется без крови, граф... Я говорил – нам не обойтись без крови!
– Знаю, – говорит Окстьерн, – и именно поэтому подставляю свою грудь, поторопитесь вскрыть ее... лишь из нее одной должна пролиться кровь.
– Мне надлежит поступить с вами совсем иным образом, – отвечает Сандерс, всячески стараясь высвободить свой клинок. – Я хочу наказать вас за злочинства согласно законам чести.
– Я не достоин принять ваши условия, почтенный человек, – возражает Окстьерн. – И поскольку вы не желаете получить сатисфакцию приличествующим вам способом, я избавлю вас от излишних забот...
Произнеся это, он стремительно бросается на шпагу полковника, которую тот по-прежнему не выпускал из рук, и обагряет ее своей кровью.
Однако полковник тотчас выдергивает свою шпагу:
– Довольно, граф! – восклицает он. – Кровь ваша пролилась – я удовлетворен... Исправление ваше пусть довершают небеса, я же не желаю становиться вашим палачом.
– Обнимемся, сударь, – предлагает истекающий кровью Окстьерн.
– Нет, – говорит Сандерс. – Я готов простить ваши преступления, но другом вашим не стану.
Мы поспешили перевязать рану графа. Великодушный Сандерс помог нам.
– Ступайте, – говорит он сенатору. – Идите, куда глаза глядят, и наслаждайтесь дарованной вам свободой. И по возможности старайтесь благими делами загладить свою вину за свершенные вами преступления. Иначе мне самому придется перед всей Швецией отвечать за мое злодейство – возвращение в ее лоно чудовища, от которого она с таким трудом избавилась... Господа, – продолжил Сандерс, глядя на меня и Фалькенейма, – я все предусмотрел. Экипаж, находящийся на постоялом дворе, предназначен для Окстьерна, но он также может доставить до места назначения вас обоих. Мои лошади поджидают меня в другом месте. Желаю вам всего доброго. Беру с вас слово чести, что вы отчитаетесь перед королем обо всем, чему были свидетелями.
Окстьерн снова пытается броситься в объятия своего освободителя, умоляя того принять его дружбу, поселиться в его доме и разделить его богатства.
– Сударь, – говорит полковник, отстраняясь от него, – я уже сказал, что не приму от вас ни благодеяний, ни дружбы. Единственное, чего я требую от вас – служения добродетели. Не заставляйте же меня раскаиваться в том, что я сделал... Вы говорите, что желаете утешить меня в моих печалях. Самый верный способ того добиться – изменить ваше поведение. Каждое доброе слово о вас, которое дойдет до меня, возможно, сотрет из моей души глубокие следы страданий, запечатленные в ней вашими злодеяниями. Если же вы по-прежнему останетесь негодяем, то каждое ваше преступление тотчас воскресит перед моими глазами образ той, кого вы убили моей рукой – и тогда вы ввергнете меня в отчаяние. Прощайте, Окстьерн. Расстанемся, чтобы никогда больше не встречаться...
При этих словах полковник удаляется... Окстьерн в слезах. Он устремляется к Сандерсу, пытаясь последовать за ним... Мы его останавливаем и в почти бессознательном состоянии относим в карету. Вскоре мы прибываем в Стокгольм.
Целый месяц несчастный находился между жизнью и смертью. По истечении этого срока он попросил нас сопроводить его к королю. Тот приказал нам рассказать обо всем, что произошло.
– Окстьерн, – говорит сенатору Густав, – теперь вы убедились, насколько принижает и обесценивает человека преступление. Ваш ранг, богатство и происхождение – все изначально возвышало вас над Сандерсом. Он же, добродетелями своими, вознесся на недостижимый для вас уровень. Наслаждайтесь милостями, кои он просил вам вернуть, Окстьерн, я не стану возражать... Уверен – после такого урока вы либо сами учините над собой расправу еще прежде, чем мне станет известно о ваших новых злодеяниях, либо уже не опуститесь до их свершения.
Граф припадает к стопам государя, клянясь отныне вести себя безупречно.
Он сдержал данное обещание: вся Швеция подтвердит, как множеством благороднейших и прекраснейших деяний загладил он былые свои ошибки. На его примере и без того мудрая эта нация укрепилась в понимании того, что для удержания людей от зла и возвращения их на путь истинный не всегда стоит прибегать к беспощадной мести и тирании.
Сандерс вернулся в Норрчёпинг. Там он завершил свое жизненное поприще в уединении, каждодневно оплакивая свою обожаемую дочь. Боль утраты смягчалась беспрестанно слышимыми им восхвалениями в адрес того, чьи оковы он разорвал.
– О добродетель! – восклицал он порой. – Быть может, все, что случилось, было необходимо, дабы привести Окстьерна в храм твой! Если так – сие послужит мне утешением: преступления этого человека обрушились на меня одного, благодеяния же его достанутся многим.
