бросать на полу, как будто продолжала жить в шатре.
— А, пошло ты! — Богатырка пнула в сторону большое блюдо и едва не задела Баюна. — Ох, прости, котик!
— Я цел, — мяукнул тот. Он привык уже от чего-нибудь уворачиваться. В прошлый раз Ягжаль призывала ураган, мешая в ступе помелом, разошлась и слишком сильно нажала. Дряхлое дерево переломилось — щепка едва не угодила Баюну в глаз.
Баюн вспрыгнул на стол, где оставил блюдце, и носом пододвинул дальнозор в сторону Ягжаль. Кивнул на яблочко, не притрагиваясь, будто то было отравленным. Ягжаль взяла красную маленькую ранетку и сжала, чувствуя теплое биение навьего чародейства. Часто стучало и ее собственное сердце. Наконец богатырка разжала пальцы. Яблочко, подпрыгнув, покатилось по ободу. Свет заволок блюдце и на нем появилось перо, заключенное в круг.
Как назло, яблочко показывало повтор новостей в таком порядке, словно война в Залесье — это так, ерунда. Вот сборище на Сахарном Болоте... Кощей Бессмертный по всем блюдцам Тридевятого в который раз чуть ли не со слезой клянется, что «палата татей и лихоимцев» ему рот не заткнет. Аж ошалел, шакал Заморья, сколько внимания ему. И ведь знают все, у кого кормится предатель! С Дональдом Даком за крылышко здоровается, а диплом по чернокнижию в Хогвартсе получал! Ооо, да там и Марья Моревна кулачком трясет — от сверкания яхонтов в глазах рябит. Одноглазое Лихо маячит. Водяной в кадр влезть норовит, даром что там не помещается. А вон генерал — как там его? Не вспомнить уже. К Ягжаль приставал, хотел Федота-стрельца извести. Ох, срам какой...
Потом показывали Гороха, который пучил без того рачьи глаза и вещал о необыкновенном, не то что в прошлое лето, урожае молодильных яблок. Ягжаль покривилась. Все речи царя она уже знала наизусть. Послушаешь — и впрямь кажется, что в сказке живешь. А по Тридевятому проедешь — ну и где чудеса-то? В столице берендеев уже больше, чем русичей. Крылатый корабль запустили — а он в речке утоп. В подводный, так сказать, превратился. Домовые в темницу попадают, а злобная нечисть, вроде того же Кощея, по раутам заморским катается. Тьфу!
— А теперь новости из Залесья, — наконец сказала птица Гамаюн и торжественно расправила перья. Это означало, что сейчас пойдет какая-нибудь особо кровавая гадость. — После долгого и жестокого сопротивления пала бесчеловечная тирания вампиров, выступления против которой начались в месяце лютене. Графа Дракулу...
— Ну какого графа! — не выдержала Ягжаль. — Дубина! Князь он! Князь, а не граф!
— ...нашли раненого, когда он пытался скрыться в подземелье. Повстанцы жгли его раны чесноком, затем вонзили кол в сердце. — По блюдцу поплыли столь отвратительные картинки, что Ягжаль зажмурилась. — Его прах будет выставлен на всеобщее обозрение в городе...
Показали торжествующего Ван Хельсинга, а затем — ну кто бы сомневался — Хеллион Климмакс. Древняя ведьма ухмылялась так, словно в роду у нее были звери крокодилы. Впрочем, внешность ее такой возможности не исключала.
— Выродки, — пробормотала Ягжаль. — И на вампиров еще клевещите. Да они уже лет четыреста только зверьми питаются, а кто людей трогал, тех князь Влад лично испепелял! Ну все, вкусят теперь залесцы, что такое Заморье. А я-то, дура, девчонок подгоняла, и чего ради...
Долгие месяцы залесский князь не сходил у русичей ни с яблочек, ни с языков. Большинство, не задумываясь, было на его стороне. Не потому, что вампиры кому-то нравились, не потому, что Залесье по- особому любили — хотя всякие люди бывают, — а попросто потому, что была эта война лживой и нечестной. Потому, что русич ясно чувствует несправедливость и жалеет обреченных. Все равно что пять лиходеев с кистенями набросились на безоружного человека, но не в темной подворотне, а на глазах всего мира, безнаказанно, зная: окоротить некому.
Ягжаль и не выдержала. Все-таки женское сердце. Разузнала дороги, которыми уходили в Залесье отдельные русичи, чтобы выручать застрявших там родичей и друзей. Собрала вновь своих девиц. Те по прежним временам стосковались, уже и от луков отвыкли, поэтому многие согласились Дракуле подсобить. Уже все готово было, ждали только подорожные от залесских воевод. Не знала Ягжаль, что письма ее угодили к предателям, и никаких подорожных никто высылать не собирался. А как пали порубежные города — участь Залесья была решена.
— Будут еще войны, — вздохнул кот Баюн. — Там дальше речь Микки Мауса. Он Аграбу в осаду хочет взять.
— Так у них же джинн. Болен совсем заморский царь, что ли?
— А у нас Горыныч, бабушка, и что толку?
— Я тебе не бабушка, — привычно отозвалась Ягжаль. И то верно, все Тридевятое уповает на Змея Горыныча. Ну а что Змей? Животная глупая, кто его кормит, тот его и летает. Даже если представить, что выпустят его, поднимут, так Заморье в ответ поднимет своего Бармаглота. И сожжем друг друга дотла.
— Со всех сторон обложили, — подытожил кот. — Как волков.
— Волков! — ахнула Ягжаль. — Я же Серому пояблить обещала!
При слове «пояблить» Баюн зафыркал, что означало смех.
— Чего? Я у вас, молодежи, словечки подхватываю. Или тебе «поблюдить» нравится больше?
Щелчком пальцев Ягжаль согнала с блюдца картинку, взяла яблоко и пустила его катиться в обратную сторону.
— Покажи мне Серого Волка! — велела она.
В блюдце возникла волчья морда.
— Яга! — обрадовался хозяин морды. — А я-то все жду. Думал, ускакала ты.
— Какое ускакала! Новости слыхал?
— Когда мне их слушать! Мы с Патрикеевной разбежались. Она себе заморского лиса нашла и шуры- муры с ним у меня под носом крутила. А он, оказывается, еще и богач! И всю жизнь о русской лисичке мечтал!
— Что за лис? — заинтересовался кот.
— Погоди, вспомню. Рено... Ремонт... А, точно. Реньярд.
Баюн опять зафыркал.
— Угораздило твоей Патрикеевне! Это же проходимец известный, альфонс. И никакой он не богач. Покрутит с ней, нору себе отнимет, а ее за порог выкинет. Она к тебе сама прибежит прощения просить.
Серый Волк махнул лапой и обратился к Ягжаль:
— Так что за новости там, старая амазонка?
— Терпеть не могу эти заморские словечки! Совсем язык засорили. Амазонка — это в Заморье платье такое. А мы — богатырки, вольные девицы.
— Ох, ну не томи, вольная девица! Что, Дракулу убили?
— Ну да, — печально сказала Ягжаль и рассказала Волку о новостях.
— Жалко, — покачал головой Серый. — Я Дракона видел как-то раз. С придурью он был, конечно, но честный. И народу своему только добра желал. Родину от басурман освободил. А народ с ним вон как — кол в сердце и вся недолга. Хорошего никогда не помнят. Зато все казни ему живо припомнили и еще раз в десять больше сочинили! Хоть и казнил за дело. Сейчас они всех этих покойных татей да убийц святыми сделают.
— Знаю я, как оно бывает, — сказала Ягжаль. — Сами все видели после... ну, ты знаешь.
Волк зыркнул глазами по сторонам.
— Я чего рассказать-то хотел, — тихо сказал он. — Есть друг у меня один... Ну, не у меня, а у Ивана есть. И этому другу кое-что ведомо. — Он еще понизил голос. Ягжаль наклонилась к самому блюдцу. — Мы все сидим, кумекаем, ждем, пока Микки с Хеллион соседей не скушают и за нас не примутся, да еще Кощей воду баламутит. А этот Иванов друг... Он про ключи... — Волк осекся и захлопнул пасть лапой.
— Какие ключи? — переспросила Ягжаль.
— Тссс! А то у меня неприятности будут. Ты с Иваном потолкуй. Обязательно потолкуй, времени мало у нас. Да не через яблочко, опасно это. Друг тот не в Тридевятом живет. Он, как гонения начались, в королевства уехал. И ни с кем не встречается.
— Иван-то сам где?
