Иосиф Дик
В ДЕБРЯХ КАРА-БУМБЫ
УДАР САБЛИ
Всю дорогу мы с Лешкой ехали в тамбуре и то и дело высовывались из вагона. Мы были счастливы. На рельсовых изгибах мы с восторгом оглядывали всю нашу электричку, которая, иногда тоненько посвистывая, отчаянно неслась среди полей и мелколесья.
Вагон болтался из стороны в сторону, колеса без умолку тараторили, буфера звенели, и в тамбур вместе с солнечной пыльцой, поднятой со шпал, врывался медовый ветер. Настроение было великолепное. Свобода! Свобода от пап и мам!
– Вот здорово, что поехали! - восторгался Лешка. Ведь это же мое первое самостоятельное путешествие! И ты ведь тоже никуда один не ездил?
– Не ездил! - ответил я. - А кто первый тебя позвал?
– Ну, ты, ты! Успокойся! Подумаешь, какой изобретатель!
– Не изобретатель, а настойчивый человек.
– Ну, ладно, пусть настойчивый! Только не хвастайся!
А я и не хвастался. Мне просто очень хотелось, чтобы Лешка по заслугам оценил мою выдумку уехать из города.
В то лето, когда все ребята с нашего двора после экзаменов разъехались по лагерям и деревням, мы с Лешкой остались в Городе. Вышло так, что у Лешки заболел отец и слег в больницу, а у моей мамы на дачу денег не было.
Обычно наши семьи - уж который год подряд! - уезжали за сто километров от Москвы под Коломну, В небольшую деревеньку, расположенную неподалеку от Оки, и там жили до конца августа. А в это лето нам было обидно, что мы опять не сможем поселиться в просторной избе у нашего сверстника Сашки Косого и его матери тети Груни. Это были очень приветливые и добродушные люди, и к нам они относились как к своим родным.
В общем, июнь и половину июля мы с Лешкой еще крепились: играли в футбол, ходили в детский парк в драмкружок, купались за парком в пруду величиной с блюдце. Но когда однажды Лешка вытащил из пруда на своей спине две черные пиявки, терпение мое лопнуло.
– А знаешь, - сказал я, - а ну его ко всем собакам, этот пруд! Давай завтра махнем на Оку! Встретим Зойку, покупаемся!
– Хм!.. Махнул один такой! - безнадежно усмехнулся Лешка. - А кто нас отпустит одних? Мамы, да? Ой, умора! А если тебе на Зойку охота посмотреть, так бы сразу и сказал.
И тут же мой план поездки на Оку он разбил в пух и прах.
Я знал, что Лешкина мама, Тина Львовна, никуда его одного не отпустит. Но почему бы ни попробовать уговорить ее? Ведь попытка не пытка? И если мы ее уговорим, значит, я скоро увижу Зойку!
Вечером за ужином я был очень грустный, в тарелке, еле-еле ковырял вилкой в тарелке, смотрел на маму отсутствующим взглядом.
– Что с тобой? - наконец спросила она.
– Да так… ничего…
– Нет, а все-таки?
– «Все-таки, все-таки»!.. - сказал я с горечью. - Все ребята разъехались кто куда, и Лешка вот также завтра один на Оку уезжает, а я дома сижу…
– Его отпускают одного?! - изумилась мама.
– Да, одного! - Я сделал очень честные глаза.
– Странное дело, я вчера была у Тины, но она мне ни слова не сказала об этом. А ты хотел бы с ним поехать?
– Конечно! А что тут нам делать, в Москве? Сиди, пыль глотай!
– Хотя, что ж… - вдруг в раздумье сказала мама. - В деревню - это дело. На два денька, пожалуй, и можно прокатиться. И у меня котлеты на завтра есть. Вы с утра хотите ехать?
После этих слов я бросил ужин и побежал к Лешке.
– Добрый вечер! - сказал я, заходя к нему в комнату. - Ну как, Лешка, подготовка идет?
– Какая подготовка? - насторожилась Тина Львовна.
– Как какая? Меня мама отпустила на три дня к тете Груне. У нас уже котлеты жарятся. И Лешка хочет со мной…
– Что-о?! - Тина Львовна побледнела. - На три дня? А вот я сейчас позвоню твоей маме и проверю. И если ты солгал, ноги твоей здесь больше не будет!
Тина Львовна кинулась к телефону. Я заволновался: а вдруг все раскроется?
– Наталь Петровна, - сказала мать, - это правда, что вы… Что? У вас котлеты горят? Хорошо, я попозже позвоню.
– Ну что? - сказал я победно. - Сами слышали - уже котлеты горят!..
– Мам, пусти и меня! - заныл Лешка.
– Прекрати! Прекрати! Вы что, с ума сошли - за сто километров, в глухомань! Одни!
– Ну какая же это глухомань? Три часа езды! - сказал я. - Электричество! Река рядом!
– Вот-вот, я и говорю про реку! - ответила Тина Львовна. - Не хватало, чтобы вы еще там утонули!
– А мы можем и не купаться, - сказал Лешка. - Вот дадим честное слово, и не будем купаться!
– Знаю я ваши честные слова. Наверно, только слезете с поезда, так сразу же в речку. В общем, о чем разговор? Этого я не позволю! И что мне папа скажет? Он в больнице, его волновать нельзя. А я приду и скажу, что ты уехал? Нет, этого не будет!
В этот вечер Тина Львовна слово «нет» произнесла, наверно, раз пятьсот.
И чего мы ей только не обещали! И что поедем в деревню всего лишь на два дня, и что привезем оттуда цветов, березовый веник, свежих ягод…
Мы говорили, что в городе можно подохнуть со скуки, что все пионеры должны быть самостоятельными, что они должны любить и понимать природу, что они должны уметь разжигать костер… А где нам разжигать этот костер? В комнате на полу?
Наконец мы показали Тине Львовне газету, в которой была напечатана статья о перестройке школьных программ и о связи школы с жизнью. Но Тина Львовна стояла на своем непоколебимо.
Однако чем больше она отказывала в разрешении, тем больше мы наседали. Эта баталия продолжалась часа два-три. И наконец мы взяли измором. Тина Львовна устало махнула рукой и… согласилась.
Ее условия были такие: «Ладно, я вас отпускаю, но из окон поезда не высовываться, к Оке не подходить, в лес не ходить и вообще быть только около прошлогодней дачи». Может быть, она, Тина Львовна, приедет за нами.
Условия были жесткими, но мы их приняли.
На маленькой станции после вагонного грохота нас оглушила тишина. Над водонапорной башней стаями кружили ласточки. На крыше полуразрушенной церкви у самой колокольни примостилась тоненькая березка. Около платформы, мелко переступая ногами, паслась стреноженная лошадь.
Конечно, ни на какую прошлогоднюю дачу в деревню мы не пошли. Долой кабальные условия Тины Львовны и да здравствует наша любимая Ока!
На песчаном пляже, на котором мы загорали в прошлом году, мы быстро разделись и бросились в воду.
Это были блаженные минуты. Мы бегали друг за другом, ныряли, кувыркались, делали стойки под водой
