своего. Униженно испросив прощения, я не премину призвать гнев султана на тех, кто употребил во зло его доверие. И для того, первое: я готов незамедлительно оплатить военные расходы правительства и выплатить недоимки по податям. Второе: поскольку для примера и назидания необходимо, чтобы измена подчиненного своему начальнику была примерно наказана, я требую, чтобы некогда служивший мне Пашо- бей был обезглавлен, как единственный виновник мятежа и неисчислимых народных бедствий, поразивших верных слуг Аллаха. Третье: я пожизненно сохраню без ежегодных новых подтверждений управление Янинским пашалыком, приморским Эпиром, Акарнанией и прилежащими землями, с правами, обязанностями и податями, полагающимися султану. Четвертое: все, кто служит мне по сей день, подлежат амнистии и былые прегрешения их будут преданы забвению. Если условия эти не будут приняты без каких-либо изменений, я готов защищаться до последнего.
Дано в Янинском замке сего марта 7 числа 1821 года'.
Такая смесь покорности и наглости заслуживала лишь негодования, но Хуршиду было выгоднее скрыть истинные свои чувства. Он ответил Али, что удовлетворение подобных требований лежит вне его полномочий, но что он передаст их в Константинополь, и если Али-паша согласен на это, то военные действия будут приостановлены до прибытия гонца с ответом.
Хуршид был не менее коварен, чем его противник, и решил воспользоваться представившейся отсрочкой, чтобы сплести целую сеть интриг. Он подкупил одного из командиров янинского гарнизона Мецо-Аббаса: и ему и его пятидесяти солдатам было даровано прощение за измену и разрешение вернуться домой. Но этот пример милосердия соблазнил четыре сотни шкипетаров, которые воспользовались амнистией и деньгами, данными Али-пашой, чтобы привлечь на его сторону Тохарию и Япурию. Так стратегия сераскира обернулась против него самого, и он убедился, что совершил ошибку, когда увидел, как безразлично и спокойно воспринял это Али, явно не опасавшийся измены. В самом деле, разве человек, в котором была хоть капля благородства и мужества, мог отречься от старика, наделенного почти сверхъестественной отвагой? Страдая от жесточайшего приступа впервые разбившей его подагры, сатрап, которому перевалило уже на девятый десяток, каждый день приказывал нести себя на самый опасный участок крепостной стены. Сидя напротив вражеских батарей, он давал аудиенцию тем, кто осмеливался к нему приблизиться. Он и советы свои проводил на этой открытой площадке, отсюда рассылал распоряжения и указывал по какой цели стрелять. Отблески орудийных выстрелов окружали его фантастическим ореолом. Вокруг свистели пули, ядра проносились над самой его головой, грохот был столь ужасен, что у людей шла ушами кровь. Али спокойно и бесстрастно руководил действиями солдат, еще державшихся в развалинах Янины, ободряя их словом и жестом. Наблюдая в подзорную трубу за передвижениями врага, он тут же придумывал, как поправить дело и взять верх. Порой он развлекался тем, что на свой лад приветствовал любопытных и новичков. Так, едва присланный к Хуршид-паше начальник канцелярии французского консульства в Превезе успел войти в отведенный ему дом, как следом влетела бомба, и ему пришлось ретироваться. Этот фокус проделал Каретто, инженер Али-паши, который на следующий день буквально засыпал ядрами и гранатами нескольких привлеченных любопытством французов, явившихся со стороны Теки, где Хуршид возводил батарею. 'Нужно отбить охоту у этих борзописцев подслушивать под дверьми, - сказал Али. - Я и без того дал достаточно пищи праздным языкам. Франгии (христианскому миру) отныне надлежит знать лишь о моем триумфе или падении, после которых ей не скоро удастся оправиться'. Затем, помолчав, он приказал объявить солдатам о восстании в Валахии и Морее, и весть эта, возглашенная с крепостных стен, вскоре докатилась до турецкого лагеря, где и повергла всех в уныние.
Тем временем греки повсеместно провозглашали независимость, и сераскир Хуршид неожиданно оказался в окружении врагов. Его положение грозило осложниться, если бы осада янинских замков затянулась. Захватив остров среди озера, он приказал возвести там редуты; затем принялся методично обстреливать южное крыло крепости Летарица, и, пробив семисаженную брешь, решился пойти на приступ. Войска отважно выступили по первому знаку. Воины являли чудеса храбрости, но после часового боя Али совершил вылазку за стены, хотя из-за подагры его несли в носилках. Осаждающие вынуждены были отступить и откатились на старые позиции, положив у крепостной стены триста своих солдат. 'Пиндский медведь еще жив, - велел передать Али Хуршиду, можешь присылать похоронную команду; я без выкупа отдам тебе твоих мертвецов, и так будет всегда, если ты решишься на открытую войну со мной'. Затем, вернувшись в крепость под радостные крики воинов и узнав о восстании, охватившем всю Грецию и острова греческого Архипелага, он промолвил: 'Свершилось! Чтобы погубить Турцию, довольно было двух человек!' И замолчал, не желая пояснять это пророческое изречение.
На сей раз Али не выказывал радости, как это бывало обычно после успешных операций: оставшись наедине с Василики, он плача сообщил ей о смерти Хайницы. Дражайшая сестра его, свет души и мудрая советчица, умерла от внезапного апоплексического удара. Она встретила свой смертный час в своем замке Либоково, где до самой кончины была окружена всеобщим почтением. Она удостоилась почетных похорон благодаря своим несметным богатствам и по заступничеству своего племянника Джеладдина, паши Охридского, которому судьба уготовила упокоить дочь преступного рода Тепеленов.
Спустя несколько месяцев был отравлен Ибрагим, паша Бератский; то была последняя жертва, которую Хайница вытребовала у брата.
Тем временем положение Али-паши с каждым днем становилось все тяжелее, но тут настало время Рамазана или поста, во время которого турки не любят сражаться. Само собой установилось перемирие. Как казалось, Али-паша вполне соблюдал народные обычаи, позволив своим солдатам навещать стоящих на аванпостах единоверцев, чтобы обсудить различные религиозные церемонии. В итоге солдаты Хуршида утратили бдительность, и неприятель воспользовался этим, чтобы вникнуть в малейшие обстоятельства всего, что там происходило.
Шпионы доносили Али-паше, что штаб сараскира, рассчитывая на Божие перемирие, - так называлось временное прекращение военных действий по молчаливому соглашению на время празднования Байрама, мусульманской Пасхи,-собирался отправиться в большую мечеть, расположенную в квартале Луча. Храм этот почитался обеими сторонами, даже бомбы пощадили его. Али-паша распустил слухи, что болен, ослабел от поста, ударился в благочестие, страшно напуган и не намерен омрачать священный день, сам же приказал инженеру Каретто нацелить на мечеть жерла тридцати пушек, мортир и гаубиц, утверждая, что хочет ознаменовать Байрам орудийным салютом. Но убедившись, что все офицеры султанского штаба вошли в Лучанскую мечеть, подал условный знак.
Тут же из всех тридцати орудий вылетел шквал ядер, гранат и зажигательных снарядов, храм рухнул, крики ярости и боли множества находившихся там людей потонули в страшном грохоте. Когда через четверть часа дым отнесло ветром, глазам предстала гигантская пылающая воронка, а охваченные пламенем огромные кипарисы, росшие вокруг мечети, казались факелами, зажженными вокруг огромной могилы, где успокоились шестьдесят начальников и двести солдат.
- Али-паша еще жив! - воскликнул, подскочив от радости янинский старец, достойный пера великого Гомера, и слова эти, передаваемые из уст в уста, окончательно устрашили воинов Хуршида, и без того потрясенных зрелищем, представшим их взорам.
Тут Али увидал с крепостной башни развевающийся вдали стяг с крестом. Это мятежные греки шли на Хуршида. Восстание, поднятое янинским визирем, зашло дальше, чем он того желал. Бунт превратился в революцию. Когда Али это осознал, радость его поугасла и вскоре обернулась мукой: ему доложили, что бомбы осаждающих подожгли его склады в Озерном замке, и часть его сокровищ погибла. Хуршид, полагая, что это происшествие поколебало решимость старого льва, вступил с пашой в переговоры. Вести переговоры было поручено приближенному Мустай-паши. Он обратился к Али с примечательными словами: 'Подумайте только, мятежники выступают под знаменами Креста, и вы лишь орудие в их руках; берегитесь, вы можете оказаться жертвой их политики'. Али прекрасно видел опасность. Веди себя Порта разумнее, она простила бы ему все прегрешения при единственном условии - вновь привести Элладу под ее железный скипетр; и тогда, вероятно, греки не продержались бы и года против этого незаурядного человека, к тому же столь искушенного в искусстве интриги. Но такая простая мысль была непосильной для умственных способностей мудрецов из дивана, годных лишь на пустое бахвальство. С тех пор как Хуршиду удалось начать переговоры с Али-пашой, он только и делал, что слал и слал гонцов. Порой он отправлял в Константинополь по два гонца в день, а диван ничуть не уступал ему в рвении. Так продолжалось недели три, как вдруг стало известно, что янинский сатрап, воспользовавшись переговорами, чтобы пополнить уничтоженные пожаром запасы провианта и амуниции, тайно купил у человека шкодерского паши Мустая
