Надо разозлиться, но злости нет. Только страх и брезгливость, но страх сильнее. Ну что вспомнить, ну?! Как Кукушка сует дохлого котенка в портфель Марфе Чисторой? Как Кукушка, привязав веревку к лапе живого воробьеныша, раскручивает его над головой под гогот прихлебателей? Как Кукушка лепит комочек жвачки на лоб покорного Ждана?
Вместо всего этого вспомнилось одно короткое слово. «Сын гулящей женщины, за ненадобностью подки…»
Удар Супчика удалось отбить, но рука сразу онемела. Удар Клоуна пришелся в ухо – у Влада потемнело в глазах, а мир вокруг запищал, но не по-комариному, а так, как пищит иногда забытый телевизор, показывая настроечную таблицу…
«Сын гулящей женщины… за ненадобностью…»
Супчик скорчился, держась за бок. Из носа Клоуна летели какие-то бесцветные брызги, а Владов нос давно превратился в бесформенный комок боли. У Кукушки были мягкие, очень коротко остриженные волосы, зато ухо было большое, удобное, и…
Тьма перед глазами сгустилась.
– Дай ему! Дай ему еще! – надрывалась где-то рядом Линка Рыболов.
…и ни капли страха.
Влад стоял над светло-коричневой лужей в форме сердца. В луже отражались огромные ноги, выше маячили в рыжем небе узкие плечи, а над ними – совсем уж маленькая голова. Отражение подергивалось от ветра и оттого, что из разбитого носа нет-нет да и падала тяжелая капля.
Совсем рядом были чьи-то куры, бродящие у подножья детской железной горки. Ниже по склону – красные черепичные крыши, весенняя грязь на размытой дороге, причем на обочине валялся башмак, широко зевая беззубым, на клею, ртом…
В глубине души Влад надеялся, оказывается, что все это будет серьезнее. Что в один прекрасный момент он просто потеряет сознание, а потом над ним склонятся, как в кино, хлопотливые врачи, что случится «Скорая помощь», шум и разговоры, и большое собрание в школе, что героя, бившегося в одиночку против многих, будут ставить на ноги долго и трепетно, что все станут уважать его, и недельки через четыре, когда наконец он, бледный и похудевший, явится в свой класс – там уже не будет ни Кукушки, ни половины его прихлебателей, а оставшиеся – например, трусливый Глеб Погасий – станут по струнке и не посмеют больше слова сказать без разрешения…
Теперь он был даже разочарован. Потому что нос болел ужасно, куртка была разорвана во многих местах, колено не сгибалось… и ничего геройского в этом не было. Придется самому хромать домой и объяснять маме, что случилось, и видеть, как опускаются уголки ее рта, и как оседают плечи. А завтра – ну, пусть не завтра, но послезавтра точно… придется идти в школу, не победителем, а побитым, подставлять лоб под жвачку, подставлять зад под унизительные пинки исподтишка, с хихиканьем, с шуточками… Читать всякие надписи на стенах в туалете, а как их не прочитать, если они полуметровые…
И это проклятое слово!..
Он переступил с ноги на ногу, по луже кругами разошлись маленькие волны. Куры, подобравшиеся совсем близко, шарахнулись прочь.
…Придется драться, драться, драться. За каждую ухмылку следует бить по морде, а сколько их будет? Влад невольно потянулся к носу, коснулся и отдернул руку – черт, как больно.
И Димке достанется – из-за него, из-за Влада…
А что скажет мама?!
Придется бросить сочинительство и шахматы, и пойти на какой-нибудь бокс… или бой без правил… Мечтать о реванше… И всю жизнь превратить в такой вот неправильный бой: ради чего?! Из-за кого?! Как унизительно, какой-то там Кукушка будет ему указывать, о чем мечтать и чем заниматься…
Влад поднял с земли грязный портфель. Половина тетрадок потерялась, еще придется оправдываться перед учителями… Может быть, выбрать кухонный нож, у которого сталь получше, и наточить на Кукушку? Но тогда в исправительную колонию загремит он, Влад, а Кукушка наоборот…
Не додумав, он закинул портфель на плечо – поморщился от боли – и побрел, не разбирая дороги, мимо беззубого башмака, мимо кур, мимо горки, мимо кем-то выброшенного плюшевого зверя, неприятно похожего на настоящую падаль, побрел, хромая, шмыгая носом, сам не зная, зачем и куда.
Ноги привели не домой, а к Димке. Влад позвонил. Долгих две минуты ждал: если «Кто там?» спросит Димкина мама – будет еще время потихоньку слинять…
– Кто там? – спросил мрачный Димкин голос.
– Я, – быстро сказал Влад.
Дверь открылась. Димка разинул рот, собираясь что-то сказать – и так и замер, будто проглотив теннисный мяч.
– Мне помыться надо, – сказал Влад. – И… Дай какую-нибудь рубашку. А то мать перепугается до смерти.
Димка ни о чем не спросил.
Все и так было ясно.
– Разумеется, – сказал врач. – Совершенно все ясно, полное горло ангины, можете сами глянуть…
И снова посветил фонариком в несчастное Владово нутро.
Мама тяжело вздохнула. Врач сочувственно поцокал языком:
– Ничего страшного… Горло полоскать, нос заживет сам, синяки сойдут… Хотя на вашем месте я бы все-таки сходил в школу.
Мама кивнула. Влад ничего не сказал – говорить было, во-первых, больно, а во-вторых, бесполезно.
