ли она обжигающе золотой, потому что меня обдало удушливым жаром, словно из парника. Дверь тут же захлопнулась, и мой златокудрый доброжелатель запер ее на щеколду.
— Готовы?
— Мне нужно домой!
— Нет, сперва подойдите, — указал пальцем мой провожатый, — к нему.
Вначале я ничего не увидел. Тусклый свет, как и в гимнастическом зале, не мог осветить громадных чертогов. Мне в нос ударил запах тропической зелени. Чувственное дуновение ветерка ласкало щеки. Откуда-то повеяло плодами манго и дынного дерева, аромат увядающих орхидей примешивался к соленому запаху невидимого морского прибоя. Эти запахи несло с собой все то же могучее дыхание, которое то замирало, то оживало снова.
— Здесь никого не видно, — возразил я.
— Подождите, пусть глаза привыкнут к темноте.
Я ждал, глядя перед собой.
Поблизости не оказалось ни одного кресла — в них просто не было нужды.
Он не сидел, не полулежал, а громоздился на исполинском ложе, размеры которого поражали воображение: футов этак пятнадцать на двадцать. Мне вспомнилась квартира знакомого писателя, где пол одной из комнат был устлан тюфяками, чтобы женщины, приходившие к нему в гости, спотыкались у самого порога и сразу принимали горизонтальное положение.
Нечто подобное я увидел у Дориана, только здесь под стать лежбищу был и его обитатель: в центре колыхалось необозримое стекловидное месиво, обтянутое пленкой кожи.
Принадлежность Дориана к мужскому или женскому полу оставалась загадкой. Передо мной был необъятный пудинг, медуза-великан, чудовищный вал похотливого студня, который шевелил толстыми губами и время от времени с характерным булькающим звуком выпускал зловонные газы. К этим беззастенчивым выхлопам добавлялось натужное урчание работающего насоса — все те же редкие, но нескончаемые вдохи. Оцепенев от ужаса и дурных предчувствий, я по неведомой причине испытал какое-то благоговение к этому созданию, будто вылепленному из мутного прибрежного ила. Это был желеобразный калека-монстр, выброшенный на берег осьминог с оторванными щупальцами, у которого не осталось сил ни уползти, ни перекатиться назад, в сточную трубу океана, откуда его исторгли чудовищные волны, судорожные порывы собственного дыхания и пулеметные очереди газов; поэтому он и остался лежать бесформенной кучей, даже не шевеля едва различимыми конечностями и скрюченными пальцами. Мне пришлось долго вглядываться в эту гору плоти, чтобы на дальнем краю различить выгнутое, как глубокая тарелка, лицо и смутное подобие черепа, открытую щель глаза, хищную ноздрю и красную резаную рану, в которой с трудом угадывался рот.
После долгого молчания это существо, оказавшееся Дорианом, заговорило.
А может, зашептало. Или зашелестело.
И с каждым шорохом, с каждым шипением меня обдавало удушливым дыханием, запахом тлена, словно из дирижабля, надутого испарениями гнилого болота и упавшего в смердящую лужу. С рыхлых губ слетел один-единственный протяжный слог: «Да-а-а».
Что «да»?
А потом:
«Та-а-ак».
— Когда же… в какое время… это сюда… — запинаясь, пробормотал я, — …он сюда попал?
— Кто знает? Когда правил Король-Королевич? Когда Бут уложил пистолет в чемоданчик из-под грима?[3] Когда Наполеон окропил желтой струей московские снега? А скорее всего, когда вообще ничего не было. Что вас еще интересует?
Я прочистил горло.
— А он и вправду?…
— Дориан? Дориан, который тайком захаживал на чердак? Проверить свой портрет? И в какой-то миг решил, что портрета ему мало? Нет, холст, масло — одна видимость. Миру требовалось нечто большее: то, что будет утолять жажду ночными ливнями, а голод — утратами и низменными пороками, вбирая их в себя, чтобы раздавить, переварить, исторгнуть из вселенского чрева. Этакий пищевод для греха. Реторта для болезнетворных бактерий. Вот что такое Дориан.
Этот утес, обтянутый кожей-пленкой, вдруг продул невидимые трубы и клапаны, издав при этом некое подобие смеха, который, булькнув, затонул в водянистой гуще.
Из какого-то отверстия вырвались газы, а вслед за тем опять послышалось одно-единственное слово: «Да-а-а».
— Он вам рад! — заулыбался мой провожатый.
— Да уж, вижу. — Я начал выходить из себя. — Но с какой стати? Ведь я здесь не по своей воле. Мне дурно. Я хочу немедленно уйти.
— Это невозможно, — рассмеялся он, — потому что вы — избранный!
— Избранный?
— Мы давно к вам присматривались.
— Проще говоря, следили, шпионили, ходили по пятам? По какому праву?!
— Спокойно, не горячитесь. Далеко не все становятся избранными.
— Кто сказал, что я к этому стремился?
— Если бы вы могли посмотреть на себя нашими глазами, ответ был бы очевиден.
Я оглянулся и заметил, что студенистую гору прорезали слабо блеснувшие озерца: исполин приподнял веки, чтобы разглядеть происходящее. Но почти сразу все отверстия закрылись наглухо — и рваная рана губ, и щели ноздрей, и холодные глаза. Лицо затянулось резиновой пленкой кожи. Теперь о нем напоминали только свистящие вдохи.
«Да-а-а», — послышался шепот.
«Да-а-ан-н-ные», — донеслось бормотание.
— Данные здесь! — Мой спутник достал карманный компьютер и вывел на дисплей мою фамилию, адрес и номер телефона.
Поглядывая то на меня, то на экранные строки, он принялся выдавать такие сведения, от которых мне стало не по себе.
— Холост, — сказал он.
— Был женат, но развелся.
— В настоящее время холост! Как у вас с женщинами?
— Бестактный вопрос.
Он постучал ногтем по дисплею:
— Завсегдатай злачных мест.
— Я бы не сказал.
— Творческое начало отсутствует. Спать ложится поздно. Встает поздно. Трижды в неделю по вечерам напивается.
— Неправда, дважды в неделю!
— Посещает тренажерный зал. Заметьте, ежедневно. Физические нагрузки чрезмерны. Злоупотребляет пребыванием в сауне и длительными сеансами массажа. В последнее время стал увлекаться спортом. Каждый вечер играет в баскетбол, футбол или теннис. Да вы, я вижу, себя не щадите!
— Это мое личное дело!
— И наше тоже! Кто балансирует на краю пропасти, у того может закружиться голова. Опустите все эти факты в щель «однорукого бандита», что засел у вас в голове. Рывок — и увидите, как завертятся перед глазами лимоны и вишенки! Рывок!
Боже праведный. Все так и есть. Бары. Пьянство. Ночные бдения. Тренажеры. Сауны. Массажистки. Баскетбол. Теннис. Футбол. Рывок. Рукоять вниз. Завертелось!..
— Не иначе как джекпот? — Довольный, он изучал мое лицо. — Три вишенки в ряд?
Меня передернуло:
— Косвенные улики. Никакой суд не признает меня виновным.
