раздольно там вверху! Что бы, если [если бы] у людей были крылья, как у птиц, туда бы полететь высоко, высоко. Ух, страшно! Ни один дуб у нас не достанет до неба, а, говорят, однако же, есть где-то в какой-то далекой земле такое дерево, которое уходит вершиною в самое небо, и бог сходит по нем на землю ночью перед самым светлым праздником…»
«Нет, Галю, у бога есть длинная лестница от неба до самой земли, и ставят ее перед воскресением святые архангелы, и как только бог ступит на первую ступеньку [ступень] и все нечистые духи стремглав полетят от земли и кучами попадают в пекло, и от того на воскресение христово [на светлое воскресение христово] ни одного черта не бывает на земле».
«Как [Но как] тихо колышется вода [а. стоит пруд б. дрожит вода] как будто дитя в люльке», продолжала Ганна, указывая [указывая р<укою?>] на пруд, угрюмо обставленный темным кленовым лесом, вербами [оплакиваемый жалобными <вербами>] потопившими в нем <7 нрзб.> жалобные свои ветви. [Далее начато: я заключаемый] Как бессильный старец держал в холодных объятиях своих далекое, темное небо, обсыпая ледяными поцелуями огненные звезды, которые тускло реяли середи теплого океана ночного воздуха, предчувствуя появление блистательного [нового] царя ночи. Возле леса, на пригорке дремал с закрытыми ставнями старый деревянный дом; кудрявые яблони разрослись перед его окнами: лес, обнимая его своею тенью, бросал на него печальную мрачность. [а. лес захватывал его тенью б. лес обхватывал его своею тенью и чрез то усаливал его мрачность] Ореховая роща стлалась у подножия его и скатывалась к пруду. [«Ореховая ~ к пруду» вписано.]
«Я помню, как будто сквозь сон», сказала Ганна, не спуская глаз с пруда: «Давно, давно, когда я еще была маленькой [маленькая] и жила у матери. Что-то страшное рассказывали про дом этот. Левко, ты, верно, знаешь, расскажи…»
«Бог с ним, моя красавица! Мало ли чего не расскажут [навр<ут>] бабы и народ глупый. Ты себя только потревожишь, [Далее было: и не заснешь покойно] станешь бояться, и не заснется тебе покойно».
«Расскажи, расскажи, милый, чернобровый мой парубок» говорила Ганна, прижимаясь лицом своим к щеке его и обнимая его. «Нет, ты, видно, не любишь меня, у тебя есть другая девушка. Расскажи, мой милый! Нет, я не буду бояться, я буду спокойно спать ночь. Теперь то я не засну уже, если не скажешь. Я буду мучиться да думать [Я всё буду думать и дог<адываться?>] Расскажи».
«Видно, правду [справедливо] говорят люди, что у девушек нечистый дух сидит, который подстрекает их знать то, чего не следует».
«Давно [Давно уже] мое серденько, жил [жил сот<ник>] в этом доме сотник. У сотника была дочка, ясная панночка, белая, как снег, как твое личико. Сотникова жена давно уже умерла. Задумал сотник жениться на другой. „Будешь ли ты нежить [любить] меня по старому, батеньку [батенько] как возьмешь другую жену?“ говорила панночка. Буду, моя дочка [доню]! Еще крепче прежнего стану прижимать к сердцу! Буду, моя до<чка>, еще ярче стану дарить серьги и мониста!» Привез сотник жену в новый дом свой. Хороша была молодая жена. Румяна и бела собою была молодая жена [«Румяна ~ жена» вписано. ] Только так страшно взглянула на ее, на свою падчерицу, что та вскрикнула [Вместо «на свою падчерицу, что та вскрикнула»: что вскрикнула бедная падчерица] ее увидевши. И хоть бы слово во весь день сказала суровая мачиха. Настала ночь. Ушел сотник с молодою женою в свою спальню. Заперлась и белая панночка в своей светлице и стала плакать. Смотрит: крадется к ней черная кошка, шерсть на ней горит и стучат по полу железные кохти. В испуге вскочила панночка в минуту на лавку, кошка за нею. Перескочила на лежанку, кошка и туда, кинулась на шею и стала давить ее за горло [Вместо «и туда ~ за горло»: за нею, вспрыгнула и стала давить ее за шею] Собравши все силы, оторвала она ее и бросила [кинула] на пол, и схватила висевшую на стене отцовскую саблю, ударила по ней со всего размаху, сабля развалилась, лапа с железными кохтями отскочила, и кошка с визгом пропала в темном углу. Целый день не выходила [Не выходила целый день] из своей светлицы молодая жена. [Далее было: Сурово [погл<ядывал>] глядел на свою дочку сотник] На третий день вышла с завязанною рукою. Догадалась бедная панночка, взглянувши на нее [Как взглянула, догадалась бедная панночка] что мачиха ее ведьма, и [и она] что она ей отрубила руку. Приказал сотник своей дочке носить воду, мести [выме<тать>] хату [хату, и не показываться в] как простой мужичке, и не показываться в панские покои. Тяжко было бедняжке, да нечего делать: стала выполнять отцовскую волю. На четвертый день выгнал сотник свою дочку босую из дому [дочку совсем из дому] и куска хлеба не дал на дорогу. Тогда [Тут] только зарыдала панночка, закрывши руками белое личико свое. «Погубил ты, батьку, родную дочку свою! Погубила ведьма душу [греш<ную> душу] твою! Прости тебя бог, а мне, несчастной, видно, не велит судьба жить [Вместо „не велит судьба жить“: не жить] на этом; свете [„погубил ~ свете“ зачеркнуто. Далее начато: Заела ты, злая]». «И вот, видишь ли ты», оборотился парубок к Ганне, указывая пальцем на дом [«оборотился ~ на дом» вписано. ]: «гляди сюда: вон подалее от дома самый высокий <1нрзб.> берег. С этого самого берега кинулась панночка в воду, и с той поры не стало ее на свете…»
«А ведьма?» боязливо прервала Ганна, устремив на него с какою-то дикостию очи.
«Ведьма [Что ведьма?]? Старухи выдумали, что с той поры все утопленницы выходили в лунную ночь в панский сад греться на месяце, и сотникова дочь сделалась над ними главною. В одну ночь увидела она мачиху свою возле пруда, с криком напала на ее и утащила в воду. Но ведьма и тут нашлась: оборотилась под водою в одну из утоплениц и через то ускользнула от тройчатки из зеленого тростника, которою [от розг, которыми] хотели сечь ее утопленицы. Верь бабам: рассказывают еще, что панночка собирает каждую ночь утоплениц и заглядывает по одиночке каждой в лицо, стараясь узнать, которая из них ведьма; но до сих пор еще не узнала [а. не может узнать б. этого еще не узнала] И если попадет из людей кого [попадется из людей кто] тотчас заставляет его угадывать, не то грозит утопить в воде. Вот, моя Галю, как рассказывают старые люди… Теперешний пан хочет на том месте строить винокурню и прислал нарочно для того винокура [нарочно уже и винокура] сюда. Но [Но ты дрожишь, Галю?] я слышу говор. Это наши ворочаются с песен. Прощай, Галю! Спи спокойно, да не думай об этих бабских выдумках!» Сказавши [Тут] он обнял ее крепче, поцеловал и ушел.
«Прощай, Левко!» говорила Ганна, задумчиво вперив очи на темный лес. Огромный огненный месяц величественно стал в это время вырезываться из земли. Еще половина была под землею, а уже весь мир исполнился какого-то торжественного света. [Далее начато: и небо] По пруду вертелись [а. мельк<нули> б. блеснули] где-где искры. Тень от деревьев ясно стала отделяться на темной зелени. «Прощай, Ганно!» раздалось позади ее слово, сопровождаемое поцелуем. «Ты воротился!» сказала она, оглянувшись, но увидела перед собою незнакомого парубка, отворотилась от него в сторону [«отворотилась от него в сторону» вписано. ] «Прощай, Ганна!» и снова поцеловал ее кто-то в щеку. «Вот принесла нелегкая и другого!» проговорила [отвечала] она с сердцем. «Прощай, милая Ганна!» [Вместо «милая Ганна»: Ганна] — «Еще и третий!» — «Прощай, прощай, прощай, Ганна!» [Далее начато: «Да т<ут>] и поцелуи засыпали ее со всех сторон. „Да тут их целая ватага!“ кричала Ганна, вырываясь из кучи [от кучи] парубков, которые наперерыв спешили обнимать ее. „Как им не надоест, проклятым, беспрестанно целоваться! Скоро, ей богу, нельзя будет показаться на улице!“ Это были последние слова ее. Дверь со скрипом захлопнулась вслед за нею, и слышно [слышен] только было, как с визгом засунулся извнутри железный засов.
ГОЛОВА
Знаете ли вы украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Вглядитесь в нее [Глядите]: с середины неба смотрит месяц, необъятный небесный свод раздвинулся еще необъятнее [раздался во все стороны] Горит и дышет он. [Далее начато: Серебряный свет] Земля вся в серебряном свете, и чудный воздух [Далее было: и упоительно холоден] и душен, и полон неги, и движет целый океан благоуханий. Божественная ночь! Очаровательная ночь! Недвижно вдохновенно стали [стал <лес?>] леса, полные мрака, и кинули огромную тень от себя. [Далее было: на [ровные] раздольные долины зелени] Как тих, как покоен этот пруд. [Далее начато: Как] Холод и мрак вод его как будто угрюмо заключен в темно-зеленые стены [Вместо „угрюмо ~ стены“: а. теряются в садах, обнимающих их темными объятьями своими б. теряются в садах, обнимающих со всех сторон его стенами своими [.Девственные корни черемух и черешен
