«не верь ему»; «недвижно остановилась» — по ВД1; ВД2, П — «неподвижно остановилась»; «чокают шпоры» — по ВД1; ВД2, П — «чокаются шпоры»; «стклянных вод» — по ВД1; ВД2, П — «стеклянных вод»; «страшно было глянуть» — по ВД1; ВД2, П — «страшно было глядеть»; «так же неподвижно глядела» — по ВД1 и П; ВД2 — «так же глядела»; «Как стало» — по ВД1; ВД2, П — «Как стекло»; «святый схимник» — по ВД1; ВД2, П — «святой схимник»; «По над самым провалом» — по ВД1; в ВД2 — «Но над самым провалом» — опечатка, узаконенная позднейшими редакторами.
В украинском фольклоре не существует сказочного сюжета, аналогичного сюжету «Страшной мести». Следует вообще отметить, что в художественной работе Гоголь обращался вполне вольно с фольклорными сюжетными построениями. Вместо художественной передачи традиционного сюжета, он стремится к созданию сюжетов собственного изобретения, хотя и снизанных из ряда фольклорных мотивов, но объединенных и видоизмененных согласно своим требованиям.
Таким образом и в «Страшной мести» исследователь должен искать отражения не столько одного, основного фольклорного сюжета, сколько ряда отдельных мотивов. Едва ли не придуман писателем основной мотив «Страшной мести», о котором рассказывает слепой бандурист: в украинском фольклоре мотив побратимства почти не встречается, неизвестны также и параллели к думе о двух казаках; Н. И. Петров, правда, отмечает «подобный рассказ» под названием «Живая могила», но не указывает, что рассказ этот позднейшего происхождения и носит явные следы впечатлений, оставленных чтением «Страшной мести» («Киевская Старина» 1888, № 10, стр. 70 и сл.; ср. Н. И. Петров. «Южно-русский народный элемент в ранних произведениях Гоголя» — «Памяти Гоголя. Научно-литературный сборник, изданный Историческим обществом Нестора-летописца, под ред. Н. П. Дашкевича». Киев, 1902, отд. II, стр. 67–68).
Более близок к фольклору другой центральный мотив повести — мотив «великого грешника», заведомо интересовавший Гоголя и известный ему: в другом варианте мотив этот разработан в страшном рассказе о жестоком пане, повесившем праведного дьякона на заклятой сосне («Глава из исторического романа», отнесенная самим Гоголем к неосуществленному замыслу «Гетьмана», см. комментарий к «Гетьману»). Но и в данном случае фольклорному мотиву дано Гоголем оригинальное разрешение: в фольклоре великий грешник получает, в конце концов, прощение; колдун «Страшной мести», «злодей, какого еще и не бывало на свете», предатель своей родины, гибнет страшной смертью, обрекается на вечную муку во исполнение проклятия, наложенного на весь род иуды Петра самим богом.
Близко к фольклору разработан следующий мотив повести — о противоестественной страсти отца к дочери (ср. например, М. Драгоманов. «Малорусские народные предания и рассказы». Киев, 1876, стр. 304; Е. Романов. «Белорусский сборник», I, Витебск, 1887, стр. 63), который в отдельных вариантах имеет такую же трагическую развязку, заканчивается убийством дочери (А. Н. Афанасьев. «Народные русские сказки», III, Л., 1939, № 339; ср. также II, №№ 290–291). Фольклорными источниками навеяна также ужасная сцена мертвецов, встающих из могил (П. Кулиш. «Записки о Южной Руси», II, СПб., 1856, стр. 69; Б. Д. Гринченко. «Из уст народа». Киев, 1900, стр. 132, 134, 138), но мотивировка этой сцены принадлежит собственно гоголевскому воображению; ср. сходную сцену в «Ганце Кюхельгартене», картина XI. Ряд фольклорных параллелей имеет, наконец, мотив освобождения узника кем-нибудь из родственников лица, заточившего его, и без ведома последнего (см. А. Н. Афанасьев, назв. соч., I, №№ 123–126; II, № 240, П. В. Шейн. «Материалы для изучения быта и языка русского населения северо-западного края», II, СПб., 1893, стр. 53); в отдельных сказках таким образом освобождается леший мужик («Королевич и его дядька» у Афанасьева), мужик с железными руками («Иван царевич», там же), чудо-юдо (у Шейна), то есть сверхъестественные существа, легко поддающиеся сближению с колдуном «Страшной мести».
Стилистические особенности «Страшной мести» всего более носят следы влияния фольклора и особенно фольклора украинского. Не говоря уже о думе, сочиненной Гоголем, о причитаниях, о песнях, написанных в подражание украинским народным песням, — вся повесть пересыпана фольклорными образами, сравнениями, эпитетами; самый ритмический строй отдельных мест «Страшной мести» близко напоминает украинские думы (ср., например, описание бури на Днепре в известном начале X главы с думой «Буря на Черном море»).
В поисках «разгадки» повести, стоящей по своему стилю особняком в творчестве Гоголя, исследователи неоднократно усматривали в ней попытку усвоить на украинском историко-фольклорном материале демонические образы и построения немецкого романтизма, в частности Л. Тика. Неоднократно отмечалась сюжетная близость «Страшной мести» и повести Тика «Пьетро Апоне», появившейся в русском переводе незадолго перед тем («Московский Вестник» 1828, № 1–8), и вероятно известной Гоголю. [В статье Стендер-Петерсена «Gogol und die deutsche Romantik» («Euphorion, Zeitschrift fur Literaturgeschichte» 1922, Bd. XXIV, H. 3, S. 628–653) приводятся параллели к «Страшной мести» из драмы Тика «Karl von Berneck» (тема проклятия рода) и из новеллы Гофмана «Ignaz Denner». Следует, однако, учесть, что оба эти произведения не появлялись в русских переводах и вряд ли были известны Гоголю. ] Однако связь «Страшной мести» с романтической литературой была менее значительна, чем связь ее с украинским фольклором, сказавшаяся и в основной теме — борьбе с Польшей за народную свободу, и в основных образах (народный герой — Данило Бурульбаш, злодей-изменник, несчастная Катерина), и во всем лирико- эпическом стиле повести. «Страшной местью» раскрывались в творчестве Гоголя новые возможности, на основе которых выросла героическая эпопея — «Тарас Бульба».
БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА
1. В. И. Шенрок. «Материалы для биографии Гоголя», т. II, М., 1893 (гл. «Повесть „Страшная месть“ и ее отношение к повестям, вошедшим в „Миргород“», стр. 54—c68).
2. И. М. Каманин. «Научные и литературные произведения Н. В. Гоголя по истории Малороссии» — «Памяти Гоголя. Научно-литературный сборник, изданный Историческим обществом Нестора-летописца, под ред. Н. П. Дашкевича». Киев, 1902, отд. II, стр. 75—132.
3. А. К. и Ю. Ф. «Страшная месть» Гоголя и повесть Тика «Пьетро Апоне» — «Русская Старина» 1902, № 3, стр. 641–647.
4. Г. И. Чудаков. «Отношение творчества Н. В. Гоголя к западно-европейским литературам». Киев, 1908 (ч. II, гл. 2 «Малорусские повести из простонародной жизни», стр. 85–88).
5 В. А. Розов. «Традиционные типы малорусского театра XVII–XVIII вв. и юношеские повести Н. В. Гоголя» — «Памяти Н. В. Гоголя. Сборник речей и статей». Киев, 1911, стр. 99—169.
6. В. Н. Державин. «Фантастика в „Страшной мести“ Гоголя» — «Науковi записки Харкiвськоi науково-дослiдчоi катедри украiнознавства» 1927, т. VI, стр. 329–338.
7. Anatol Dauenhauer. «Gogol's „Schreckliche Rache“ und „Pietro von Abano“, von L. Tieck» — «Zeitschrift fur slavische Philologie» 1936, Bd. XIII, Doppeltheft 3/4, S. 315–318.
ИВАН ФЕДОРОВИЧ ШПОНЬКА И ЕГО ТЕТУШКА
Впервые напечатанная в 1832 г. во второй книжке «Вечеров на хуторе близ Диканьки», повесть «Иван Федорович Шпонька и его тетушка» была без существенных изменений воспроизведена во втором издании «Вечеров» и в первом тоне «Сочинений» изд. 1842 г. (в издании Трушковского 1855 г. листы повести Гоголем просмотрены не были). Рукопись повести неизвестна. Изменения, внесенные в текст во втором издании «Вечеров», незначительны и малочисленны. Из них наиболее существенна замена во втором издании слов: «лицо изузоренное оспою» на «лицо изукрашенное оспою», «узнать» на «спросить», «полагали» на «думали» и т. п. В издании «Сочинений» 1842 г. «Шпонька» подвергся такой же стилистической правке Прокоповича, как и остальные повести.
