Первым в пустое фойе заглянул Тималти:
— Ду-уун!
Ни звука.
— Может, он… там?
И они рывком открыли дверь мужского туалета.
— Ду-ун!
Ни ответа, ни даже аха.
— Боже, — воскликнул Тималти, — неужто сломал ногу и умирает где-нибудь на полу?
— Не иначе!
Кучка людей, как плавающий островок, качнулась в одну сторону, но тут же изменила направление и поплыла в другую, к двери в зал, втекла в нее и двинулась вниз по наклонному проходу; я поспешил следом.
— Ду-ун!
Но встретили нас Кланнери и Нолан, и они молча показали на что-то в глубине зала. Я два раза подпрыгнул, пытаясь заглянуть вперед, через головы. В огромном зале царила полутьма. Я не увидел ничего.
— Ду-ун!
Вдруг у четвертого ряда все остановились, и я услышал испуганные возгласы: оказалось, что Дун сидит на своем месте в четвертом ряду, у прохода, и глаза его закрыты, а руки сложены на груди.
Мертвый?
Да ничего подобного!
Слеза, огромная, сверкающая и прекрасная, скатилась по его щеке. А вот и еще одна, больше и прекраснее прежней, выкатилась из другого глаза. Подбородок у Дуна был влажный, и было ясно, что начал плакать он не сейчас.
Его обступили, над ним склонились, тревожно всматриваясь в лицо.
— Ты что, заболел?
— Плохую новость услышал?
— О боже! — воскликнул Дун. Он тряхнул головой, будто хотел с нее что-то сбросить.
— О боже, — произнес он наконец, — ведь у нее ангельский голос!
— Ангельский?
— Да, — кивнул он.
Взгляды всех обратились на пустой серебристый экран.
— Это ты… про Дину Дурбин?
Дун всхлипнул:
— У нее голос как у моей дорогой покойной бабушки…
— Что ты плетешь? — оборвал его Тималти. — Совсем не такой был у нее голос!
— А кто это может знать лучше меня? — Дун вытер глаза и высморкался.
— Значит, не побежал ты только из-за этой девки, из-за Дурбин?
— 'Только', — горько передразнил его Дун, — 'только'! Да это кощунство, бежать после такой музыки! Все равно что прыгнуть во время венчания через алтарь или затанцевать на похоронах.
— Хоть бы предупредил нас, — и Тималти посмотрел на него злым взглядом.
— Как я мог предупредить? Было такое чувство, будто мне бог открыл вдруг глаза и уши. Последнее, что она пела… 'Прекрасный остров Иннисфри', да, Кланнери?
— А что еще она пела? — спросил Фогарти.
— 'Что еще она пела'! — вскипел Тималти. — Половина из нас потеряла по его милости весь сегодняшний заработок, а его, видите ли, интересует, что еще она пела! Пошел отсюда!
— Оно конечно, деньги правят миром, — согласился Дун, снова смежая веки, — но выносить их власть помогает нам музыка.
— Что происходит? — громко раздалось откуда-то сверху.
Кто-то, перегнувшись через перила балкона, смотрел на нас и дымил сигаретой.
— Из-за чего шум?
— Киномеханик, — прошептал Тималти и уже вслух: — Здорово, Фил! Это мы, команда! У нас тут один небольшой спор по этике, если не хуже — по эстетике. И… э-э… скажи, пожалуйста, нельзя ли еще раз проиграть гимн?
— Гимн? Еще раз?
Те, кто выиграл, обеспокоенно зашевелились, стали переступать с ноги на ногу и подталкивать друг друга локтями.
— Хорошая мысль, — сказал Дун.
— Неплохая, — подтвердил Тималти, теперь сама хитрость.
— Богу было угодно лишить нашего Дуна сил.
— Попался, как рыба на крючок, на фильм тридцать седьмого года, — добавил Фогарти.
— Чтобы все было по-честному… — И Тималти без тени смущения снова посмотрел вверх. — Фил, мальчик мой, скажи, пожалуйста, последняя часть фильма еще здесь?
— Не в дамском же туалете, — ответил, попыхивая сигаретой, Фил.
— До чего остроумный малый! Ну а теперь, Фил, голубчик, скажи, пожалуйста, не мог бы ты снова прокрутить последние кадры, повторить для нас конец?
— Только это и нужно?
На какой-то миг всеми овладела растерянность, но мысль о новом состязании слишком соблазняла даже тех, чьи выигрыши ставились теперь под вопрос. Все закивали, и недолгое молчание кончилось.
— В таком случае, — крикнул сверху Фил, — я и сам ставлю шиллинг на Хулихена!
Те, кто выиграл, разразились смехом и победными кликами; они явно собирались выиграть снова. Хулихен благодарно помахал им рукой. Проигравшие стали тормошить Дуна:
— Слышал, как тебя оскорбляют? Не спи, старина!
— Как только девица, черт бы ее побрал, запоет, сразу оглохни!
— Все по местам, быстро! — И Тималти начал торопливо распихивать на две стороны собравшихся.
— Нет зрителей, — сказал Хулихен, — а какое же это состязание без зрителей, какой это бег с препятствиями?
— Тогда… — и Фогарти обвел нас, моргая, взглядом, — зрителями будем мы сами!
— Идет!
Довольные, все бросились рассаживаться по креслам.
— Или еще лучше, — послышался откуда-то из передних рядов голос Тималти, — почему бы нам не разделиться на две команды? Дун и Хулихен — это само собой, но за каждого болельщика Дуна или, соответственно, Хулихена, который выскочит до того, как гимн приморозит его к месту, будет засчитываться дополнительное очко — согласны?
— Согласны!
— Простите, — сказал я, — но ведь некому судить снаружи.
Все головы повернулись в мою сторону.
— Ах ты, черт! — вырвалось у Тималти. — Верно. Нолан, наружу!
Чертыхаясь, Нолан потащился по проходу к дверям.
Из кинобудки наверху показалась голова Фила:
— Ну что, оболтусы, готовы?
— Готовы — если готова девица и готов гимн!
И свет погас.
Оказалось, что я сижу рядом с Дуном, на втором месте от прохода. Я услышал его просящий шепот:
— Толкай меня, парень, не давай красоте отвлекать от дела, хорошо?
— Да замолчи ты! — оборвал его кто-то. — Не мешай смотреть, ведь тут тайна…
Да, пожалуй, она была тут, тайна песни, искусства, жизни, юная девушка, поющая на экране, где ожило неумирающее прошлое.
