В ней даже было какое-то очарование диснеевского фильма.
Правда, ни растений, ни животных в живых не осталось. Но благодаря льду-девять отлично сохранились туши свиней и коров и мелкая лесная дичь, сохранились выводки птиц и ягоды, ожидая, когда мы дадим им оттаять и сварим их. Кроме того, в развалинах Боливара можно было откопать целые тонны консервов. И мы были единственными людьми на всем Сан-Лоренцо. Ни о еде, ни о жилье и одежде заботиться не приходилось, потому что погода все время стояла сухая, мертвая и жаркая. И здоровье наше было до однообразия ровным. Наверно, все вирусы вымерли или же дремали.
Мы так ко всему приспособились, так приладились, что никто не удивился и не возразил, когда Хэзел сказала:
— Хорошо хоть комаров нету.
Она сидела на трехногой табуретке на той лужайке, где раньше стоял дом Фрэнка. Она сшивала полосы красной, белой и синей материи. Как Бетси Росс[8], она шила американский флаг. И ни у кого не хватило духу сказать ей, что красная материя больше отдает оранжевым, синяя — цветом морской волны и что вместо пятидесяти пятиконечных американских звезд она вырезала пятьдесят шестиконечных звезд Давида.
Ее муж, всегда хорошо стряпавший, теперь тушил рагу в чугунном котелке над костром. Он нам все готовил, он очень любил это занятие.
— Вид приятный, и пахнет славно, — заметил я. Он подмигнул мне:
— В повара не стрелять! Старается как может! Нашему уютному разговору аккомпанировало издали тиканье автоматического передатчика, сконструированного Фрэнком и беспрерывно выстукивающего «SOS». День и ночь передатчик взывал о помощи.
— Спаси-ии-те наши ду-ууу-ши! — замурлыкала Хэзел в такт передатчику:
— Спа-аси-те на-ши дуу-ши!
— Ну, как писанье? — спросила она меня.
— Славно, мамуля, славно.
— Когда вы нам почитаете?
— Когда будет готово, мамуля, как будет готово.
— Много знаменитых писателей вышло из хужеров.
— Знаю.
— И вы будете одним из многих и многих. — Она улыбнулась с надеждой. — А книжка смешная?
— Надеюсь, что да, мамуля.
— Люблю посмеяться.
— Знаю, что любите.
— Тут у каждого своя специальность, каждый что-то дает остальным. Вы пишете для нас смешные книжки, Фрэнк делает свои научные штуки, крошка Ньют — тот картинки рисует, я шью, а Лоу стряпает.
— Чем больше рук, тем работа легче. Старая китайская пословица.
— А они были умные, эти китайцы.
— Да, царство им небесное.
— Жаль, что я их так мало изучала.
— Это было трудно, даже в самых идеальных условиях.
— Вообще, мне жалко, что я так мало чему-то училась.
— Всем нам чего-то жаль, мамуля.
— Да, что теперь горевать над пролитым молоком!
— Да, как сказал поэт: 'Мышам и людям не забыть печальных слов: «Могло бы быть»[9].
— Как это красиво сказано — и как верно!
124. МУРАВЬИНЫЙ ПИТОМНИК ФРЭНКА
Я с ужасом ждал, когда Хэзел закончит шитье флага, потому что она меня безнадежно впутала в свои планы. Она решила, что я согласился воздвигнуть эту идиотскую штуку на вершине горы Маккэйб.
— Будь мы с Лоу помоложе, мы бы сами туда полезли. А теперь можем только отдать вам флаг и пожелать успеха.
— Не знаю, мамуля, подходящее ли это место для флага.
— А куда же его еще?
— Придется пораскинуть мозгами, — сказал я. Попросив разрешения уйти, я спустился в пещеру посмотреть, что там затеял Фрэнк.
Ничего нового он не затевал. Он наблюдал за муравьиным питомником, который сделал сам. Он откопал несколько выживших муравьев в трехмерных развалинах Боливара и создал свой двухмерный мир, зажав сандвич из муравьев и земли между двумя стеклами. Муравьи не могли ничего сделать без ведома Фрэнкаон все видел и все комментировал.
Опыт вскоре показал, каким образом муравьи смогли выжить в мире, лишенном воды. Насколько я знаю, это были единственные насекомые, оставшиеся в живых, и выжили они потому, что скоплялись в виде плотных шариков вокруг зернышек льда-девять.
В центре шарика их тела выделяли достаточно тепла, чтобы превратить лед в капельку росы, хотя при этом половина из них погибала. Росу можно было пить. Трупики можно было есть.
— Ешь, пей, веселись, завтра все равно умрешь! — сказал я Фрэнку и его крохотным каннибалам.
Но он повторял одно и то же. Он раздраженно объяснял мне, чему именно люди могут научиться у муравьев.
И я тоже отвечал как положено:
— Природа — великое дело, Фрэнк. Великое дело.
— Знаете, почему муравьям все удается? — спрашивал он меня в сотый раз. — Потому что они со- труд-ни-чают.
— Отличное слово, черт побери, «со-труд-ниче-ство».
— Кто научил их делать воду?
— А меня кто научил делать лужи?
— Дурацкий ответ, и вы это знаете.
— Виноват.
— Было время, когда я все дурацкие ответы принимал всерьез.
Прошло это время.
— Это шаг вперед.
— Я стал куда взрослее.
— За счет некоторых потерь в мировом масштабе. — Я мог говорить что угодно, в полной уверенности, что он все равно не слушает.
— Было время, когда каждый мог меня обставить, оттого что я не очень-то был в себе уверен.
— Ваши сложные отношения с обществом чрезвычайно упростились хотя бы потому, что число людей на земле значительно сократилось, — подсказал я ему. И снова он пропустил мои слова мимо ушей, как глухой.
— Нет, вы мне скажите, вы мне объясните: кто научил муравьев делать воду? — настаивал он без конца.
Несколько раз я предлагал обычное решение — все от бога, он их и научил. Но, к сожалению, из разговора стало ясно, что эту теорию он и не принимает, и не отвергает. Просто он злился все больше и больше и упрямо повторял свой вопрос.
И я отошел от Фрэнка, как учили меня Книги Боконона.
