И господин Иерихон остался всего на одну ночь, которая растянулась на двадцать лет.
3
Шторм приближался, и рельс–шхуна мчалась перед ним, распустив все все паруса, пытаясь не отдать ни километра дистанции, отделяющей ее от бурлящего облака бурой пыли. Три дня шхуна убегала от шторма, с тех пор как Дедушка Харан навел свой левый, погодный глаз на западный горизонт и заметил, что у неба грязноватый, охряной ободок.
— Идет ненастье, — сказал он.
И ненастье пришло, подбираясь все ближе и ближе, а теперь оно было так недалеко от пионеров, что даже Раэл Манделла, проклятый даром прагматизма, понял, что им не обогнать бурю, и что единственная надежда его семьи — найти убежище, в котором они могли бы укрыться от пыли.
— Быстрее, быстрее! — кричал он. Дедушка Харан и дорогая, прекрасная, мистическая жена Раэл Ева Манделла, беременная на последнем месяце, подняли все лоскутки и платки, какие только могли сойти за паруса, и шхуна понеслась по рельсам с пением и гулом. Рангоут трещал, тросы звенели как струны и пронзительно кричали, парусная вагонетка качалась и подпрыгивала. Козы и ламы в грузовом прицепе испуганно блеяли, а свиньи бились о решетки в своих клетках. Немного отставая от них, по всей земле катились валы бурой пыли.
И снова Раэл Манделла упрекал себя за безрассудное решение взять жену, отца и нерожденное дитя в путешествие через Великую Пустыню. Четыре дня назад, в Мурчисон Флатс, выбор был прост. В одном положении стрелки отправляли его семью на юг, в населенные земли Второзакония и Великого Окса, в другом — через Великую Пустыню в пустынные местности Северного Аргира и Трансполяриса. Тогда он не колебался. Ему нравилось думать о себе, как о дерзком первопроходце, открывателе новых земель, строителе новой жизни. Он гордился собой. Значит, это — расплата за гордыню. Карты и лоции были неумолимы: топографы РОТЭК не отметили ни единого поселения на тысячи километров вдоль этой линии.
Порыв ветра ударил в грот и разорвал его пополам сверху донизу. Раэл Манделла тупо уставился на хлопающие клочья парусины. Затем он отдал приказ привести круто к ветру. Не помогло: сразу после этого еще три паруса лопнули со звуком пушечного выстрела. Рельс–шхуна вздрогнула и потеряла скорость. Ева Манделла встала, покачиваясь, цепляясь за гудящий трос. Ее живот вздымался от приближающихся схваток, но глаза смотрели вдаль, а ноздри раздувались, как у испуганного оленя.
— Там что?то есть, — сказала она, и ее слова просочились сквозь визг ветра в такелаже. — Я чую это: что?то зеленое и живое. Харан, у тебя есть приспособленный глаз — что ты видишь там? — Дедушка Харан навел свой погодный глаз вдоль геометрически безупречной линии и там, в крутящейся пыли и хмари, что мчались впереди шторма, он увидел то, что учуяла Ева Манделла: купу зеленых деревьев, и еще кое?что — высокую металлическую башню и несколько ромбовидных солнечных коллекторов.
— Жилье! — закричал он. — Поселение! Мы спасены!
— Еще парусов! — взревел Раэл Манделла, а лоскуты парусины хлопали вокруг его головы. — Больше парусов! — Дедушка Харан принес в жертву древнее семейное знамя тончайшего новомерионеддского шелка, предназначавшееся для провозглашения королевства его сына в землях за пустыней, а Ева Манделла — свадебное платье кремового органди и нижние юбки. Раэль Манделла пожертвовал шесть футов незаменимой солнечной пленки, и они подняли все это на мачту. Ветер подхватил рельс–шхуну, дал ей пинка, и семья покорителей фронтира понеслась к убежищу, имея вид скорее кочующего цирка, чем суровых пионеров.
Доктор Алимантандо и господин Иерихон увидели рельс–шхуну издалека — клочок многоцветной ткани, несущийся перед грозовым фронтом. Они боролись с первыми порывами и пыльными смерчами, сворачивая хрупкие лепестки солнечных коллекторов в тугие бутоны и втягивая перистую антенну и параболические отражатели в релейную башню. Пока они работали, обернув головы и руки тканью, ветер достиг такой силы, что его было не перекричать, и наполнил воздух летящими песчаными иглами. Рельс– шхуна еще только тормозила, визжа, воя и разбрасывая искры, а доктор Алимантандо и господин Иерихон уже бежали к ней, торопясь начать разгрузку грузового вагона. Они работали с молчаливым, самоотверженным взаимопониманием, свойственным людям, прожившим в изоляции долгое время. Ева Манделла нашла их неутомимую, механическую деятельность довольно устрашающей: скот, саженцы, семена, инструменты, механизмы, материалы, ткани, домашний скарб, гвозди, винты, шпильки и краски: отнести и поставить, отнести и поставить, и все это без единого слова.
— Куда мне отвести их? — закричал Раэл Манделла.
Доктор Алимантандо поманил их за собой замотанной в тряпки рукой и отвел в теплую, сухую пещеру.
— Располагайтесь здесь. Она соединена с другой, где мы сложили ваше имущество.
В семнадцать часов семнадцать минут пылевая буря ударила по Дороге Отчаяния. В тот же самый момент у Евы Манделлы начались схватки. Пока ее свадебное платье, ее нижние юбки, семейное знамя и шесть листов ценной солнечной пленки улетали в небеса, уносимые ветром, который мог освежевать и разделать человека, она тужилась, тужилась, стонала, задыхалась и тужилась, и тужилась в горячей сухой пещере при свете сальных свечей; тужилась, и тужилась, и тужилась, и тужилась — пока не вытолкнула в мир двух верещащих младенцев. Их приветственные вопли заглушил куда более мощный голос шторма. Маленькие струйки красного песка сочились сквозь устье пещере. В желтом мерцающем свете Раэл Манделла взял на руки своих сына и дочь.
— Лимаал, — сказал он ребенку в правой руке. — Таасмин, — сказал он ребенку в левой руке, и сказав так, проклял их своим проклятием, так что рационализм из его правой руки перешел в сына, а мистицизм его жены перетек из левой руки в дочь. Они были первыми урожденными гражданами Дороги Отчаяния; их права перешли на их родителей и деда, которые не могли бы продолжать путь к землям за краем пустыни, имея на руках грудных младенцев. Так что они остались здесь навеки, и никогда не нашли земель за горами, которых все Манделла с тех пор алкали, ибо не были вполне удовлетворены Дорогой Отчаяния, зная, что здесь они всего в одном шаге от рая.
4
Раджандра Дас жил в специальной дырке под платформой номер 19 вокзала Меридиан–Главный. Он делил эту дырку со множеством других людей. Дыр на вокзале Меридиан–Главный было много, а людей — и того больше. Они величали себя господами прохладной жизни, ценителями свободы, учеными мужами Универсуума Жизни, Чистыми Душами. Железнодорожное начальство называло их сорной птицей, бродягами, нищебродами, флибустьерами, гундами и лоботрясами. Пассажиры говорили о них, как о бедствующих аристократах духа, горемыках, падших душах и рыцарях злосчастья и охотно раскрывали перед ними свои кошельки, а те посиживали на корточках на вокзальных лестницах, расставляя руки под дождем сентаво и пуча молочно–белые глаза — контактные линзы–катаракты, продукция компании «Очки и оптика — Свет с Востока», что на Восточной Хлебной улице. Однако Раджандра Дас был выше милостей жителей Меридиана, путешествующих поездом. Он существовал целиком и полностью иждивением подземного сообщества главного вокзала и жил на то, что нищие могли заплатить за его услуги. Он наслаждался определенной степени респектабельностью (хотя какой уж там респектабельности можно достичь в королевстве бродяг — большой вопрос), поскольку имел талант.
Раджандра Дас обладал способностью очаровывать механизмы. Не существовало ничего механического, электрического, электронного или субмолекулярного, что отказалось бы работать по просьбе Раджандры Даса. Он любил машины: любил разбирать их на части, колдовать над ними, собирать их назад и делать их лучше, чем раньше. И машинам нравилось прикосновение его длинных, проворных пальцев, поглаживающих их изнутри и настраивающих их чувствительные компоненты. Машины были готовы петь
