жизни. А вот эта родительская ссора запомнилась ярко и связно. Да, в тот самый год все смотрели телевизор, потому что в Москве была Олимпиада. Вера помнит, как мама смотрела гимнастику, а папа — футбол. Тогда на телевидении и было-то всего два канала, но оба показывали Олимпиаду.
Из-за телевизора родители спорили, даже ругались, но не так страшно. Обоим хотелось смотреть большой цветной телевизор в столовой. Кончалось тем, что папа уходил ужинать к себе в кабинет, где стоял маленький черно-белый. Но самые жуткие ссоры вспыхивали из-за нее, Веры. И — иногда — из-за ее старшей сестры Лены.
— Почему моя дочь должна ходить в Лениных обносках? Я что, мало денег тебе даю?
— Ну не вынашивают дети одежду, вырастают! Нормальное платье, прекрасные туфельки. Пальтишко вот еще очень даже приличное. Все чистое, нигде не порвано. Неужели ж выбрасывать? Обойдется твоя принцесса! Еще спасибо скажет. Я Леночке все самое лучшее покупала!
— Вера ребенок. Ей нужны обновки.
— А я говорю, не барыня, обойдется. Она вполне прилично одета.
— Я ей сам что-нибудь куплю. Вот послезавтра придет в порт «Ленинский комсомол»…
— Вот и отлично. Я Леночке что-нибудь куплю. А Верка твоя обойдется. Мала еще наряжаться — ни рожи, ни задницы. И не спорь со мной! Видеть не могу это отродье!
— Папа, а что такое «отродье»?
— Это плохое слово, дочка. Никогда так не говори.
— А почему мама говорит?
— Забудь. Не думай об этом.
— Папочка, мне ничего не нужно. Не ссорься с ней. Не надо ходить на «Ленинский комсомол»…
Когда мама сердится, глаза у нее становятся как будто кусачие и говорит она кусачими злыми словами.
Мама сердится — мама вечно на нее сердится! — и заставляет Веру проворачивать фарш на котлеты. Вере восемь лет, она во втором классе. У нее нет сил проворачивать жилистое мясо через механическую мясорубку. Ручка то и дело застревает, Вера налегает на нее всем своим весом, но этого, увы, маловато.
— Сколько раз я тебе говорила! Развинти мясорубку, проверь, может, пленки намотались на нож.
Вера покорно разбирает на части мясорубку. Это тоже непросто: мясорубка свинчена крепкой маминой рукой. Но Вера справляется. Ну конечно, пленки намотались на нож. Вера очищает его, заново собирает мясорубку, и все начинается сначала.
Нет, все еще хуже, чем раньше. Вера отчаянным рывком проворачивает ручку, и плохо закрепленная мясорубка вместе с белой эмалированной миской, на дне которой виднеются первые комочки фарша, падает на пол.
— Смотри, что ты наделала! Вот и сиди теперь без ужина!
Мама дает Вере подзатыльник. Вера не плачет: привыкла. И тут в кухню входит папа.
— Не смей бить мою дочь!
— Ничего, папочка, мне не больно.
Папа обнимает ее, она крепко прижимается к нему.
— Почему Вера должна крутить эту проклятую мясорубку? Она еще маленькая, ей не под силу.
— Ничего, пусть привыкает. Должен же кто-то помочь мне по хозяйству! Я ей сколько раз говорила: тряпкой надо завинчивать!
— Иди, доченька, — говорит отец Вере. — Я сам тут разберусь.
Вера выходит из кухни, но ей прекрасно слышно продолжение спора.
— Почему Лена не может тебе помочь? Она же старше, она уже большая.
— Лорочке нужно заниматься. А Вера и так по всем предметам успевает.
К тринадцати годам Лена превратилась в Лору. Она считала, что это звучит клевее. Придумала целую парадигму: если Елена, значит, Элен. Значит, Элеонора. Значит, Нора. Значит, Лора. И новое имя прижилось, только папа по-прежнему упрямо называет Лору Леной.
— Я не позволю превращать мою дочь в прислугу.
— А меня можно превращать в прислугу? Я и так целыми днями кручусь, с ног падаю, света божьего не вижу!
— Ты могла бы попросить меня. И не смей ее бить. Ничего страшного не случилось.
Вера и сама видит, что ничего страшного не случилось. В миске было слишком мало фарша, на пол почти ничего не попало. Отец подбирает миску и мясорубку, Вера, следившая за происходящим сквозь приотворенную кухонную дверь, бросается подбирать и выкидывать в ведро то, что все-таки вывалилось на пол, вытирать следы влажной тряпкой.
— Ничего, доченька, я сам.
— Нет, папа, я тебе помогу.
У папы есть самодельный ножик, маленький, острый-преострый, оставшийся от дедушки. Этим ножиком папа очищает мясо от пленок и жил, вместе с Верой они дружно проворачивают фарш.
— Все, теперь твоя очередь, — говорит он маме. — Жарь котлеты.
Мама следит за ними злыми глазами.
Вера росла тихой, послушной девочкой, можно было даже сказать, забитой. В школе она сразу стала примерной ученицей. У нее очень рано проявились поразительные способности к математике. Уже в младших классах она с легкостью складывала, вычитала, умножала и делила в уме большие числа.
Однажды воскресным днем папа начал рассказывать ей, какие чудеса творил, еще учась в начальной школе, великий немецкий математик Карл Гаусс. Как-то раз учитель решил надолго занять класс трудной задачей и предложил ученикам рассчитать сумму всех чисел от одного до ста. Он думал, что они так и будут последовательно складывать единицу с двойкой, тройкой и так далее, но маленький Гаусс мгновенно сообразил, как решить задачу гораздо быстрее…
И вдруг, на глазах у потрясенного Василия Петровича, девятилетняя Вера, не дожидаясь конца рассказа, стремительно связала ту же логическую цепочку, что и Гаусс.
— Смотри, папа, — сказала она, — один плюс сто будет сто один. И два плюс девяносто девять — тоже сто один. Значит, и дальше то же самое. А всего таких пар пятьдесят, так? Значит, умножаем сто один на пятьдесят и получаем пять тысяч пятьдесят. Правильно?
Папа притянул ее к себе, прижался щекой к ее макушке.
— Будь умницей, дочка. Будь хорошей девочкой. Учись, и все будет хорошо. Ты не пропадешь.
Любимой книжкой Веры сделалась сказка Льюиса Кэрролла об Алисе. Вера перечитывала обе истории — «Алиса в Стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье» — снова и снова, решая рассыпанные по тексту математические задачки. Задачки ей нравились, но она пожаловалась папе, что ей не нравится, как все это написано. Ей хотелось прочесть книгу в оригинале. Папа нашел ей учительницу английского языка.
Вера усердно занималась английским и делала успехи, но, когда папа умер, мама уроки прекратила. Просто перестала платить учительнице. Сказала, что Вера должна помогать ей по дому, а дополнительные занятия языком — это блажь. Вера смирилась. Английский язык она выучила самостоятельно. Хорошо, что учительница успела заложить основы.
Незадолго до смерти Василий Петрович сделал любимой дочери еще один замечательный подарок: попросил одного из своих друзей-капитанов привезти для Веры из заморского плавания альбом художника Мориса Эшера. В Советском Союзе Эшера не то чтобы запрещали, но считали формалистом, и широкая публика ничего о нем не знала. Однако люди математического склада увлекались им страстно. Существовало даже международное общество «эшеристов», но в СССР оно действовало подпольно. Вот и Василию Петровичу рассказал об Эшере один знаменитый физик, когда-то отдыхавший в Сочи. Василий Петрович его рассказ запомнил и заказал книжку для Веры.
Это было прямое попадание. Вера часами сидела над альбомом, любовалась головоломными картинками, решала поставленные художником задачи, разгадывала парадоксы и метаморфозы искривленного пространства. Ей все эти догоняющие, дополняющие, подменяющие друг друга ящерицы, змеи, рыбы, бабочки, проваливающиеся лестницы, немыслимые переходы говорили так много, что не хватало слов. Ее мысли можно было выразить только на языке математики.
