От этой мысли Хлою снова бросило в жар. Только бы не сказал!
– Целуемся, дамочки. Округляем губки, – услышала она.
Хлоя спрятала лицо в ладони, вспомнив, как глядела на него, чмокая губами. Святые небеса! Лучше бы она умерла.
И, наконец, Гибсон произнес:
– Ладно, это все. Большое спасибо. По-моему, мы отлично поработали.
Модели начали оживленно переговариваться, причем рыжая девица с забавным акцентом тараторила громче всех. Только и слышно было: «Гибзон то» да «Гибзон это». А Гибсон ей отвечал, грубовато и совершенно равнодушно, как будто ему каждый день приходилось иметь дело с голыми красавицами.
Вообще-то, так оно и было!
Раздались звуки шлепающих по полу босых ног. Модели направились к кабинкам для переодевания и начали открывать двери. Кто-то дернул дверь кабинки, где пряталась Хлоя.
– Я н-не готова, – выдавила она.
Она никогда не будет готова. Если б можно было, так и просидела бы в кабинке до конца своих дней.
Ее пальцы дрожали уже меньше. Так что Хлоя застегнула платье до самой верхней пуговицы. Затем одернула подол, затянула пояс и глубоко вздохнула.
Она пыталась придать себе вид благоразумной, сдержанной, уверенной женщины. Впрочем, так она и выглядела, если не обращать внимания на растрепавшиеся светлые волосы и лихорадочный румянец на щеках.
Но несколько секунд назад все было гораздо хуже!
Через дверь Хлоя слышала, как одеваются девушки. Они смеялись и болтали. Двери кабинок начали хлопать.
– Пока, Гиб!
– Увидимся!
– Счастливо, Гиб.
Они ушли, осталась только тишина. И Гибсон Уокер.
Хлоя знала, что приближается момент истины.
Хотя ее прыжки по комнате в голом виде тоже можно было назвать моментом истины. Чего же ей бояться после этого? Пока у нее остаются две возможности. Она может тайком улизнуть, сесть на первый же самолет, летящий в Айову, и признать свое поражение. Или взглянуть в лицо мужчине, ожидающему ее за дверью, убедить его в том, что из нее выйдет отличная помощница, начать работать и спокойно прожить остаток лета.
Судя по всему, выбора у нее нет.
Хлоя хотела провести это лето в Нью-Йорке. Ради этого лета она перевернула вверх тормашками и собственную жизнь, и жизнь Дэйва. Она убеждала его, что для нее это что-то вроде паломничества.
Он не понял. Впрочем, Хлоя и не ждала от него понимания. Но если все то, что она ему наговорила, было правдой, она не может вернуться домой.
Хлоя глубоко вздохнула, скрестила пальцы на удачу и открыла дверь.
– Я заказал тебе билет на самолет, – сообщил Гиб, как только дверь отворилась. – Ты вылетишь в шесть, в девять будешь в Чикаго. Еще час останется в запасе. Ты успеешь на последний рейс в Дубук и приземлишься в четверть двенадцатого. Можешь позвонить кому-нибудь, чтобы тебя встретили.
Гибсон окинул ее быстрым взглядом, словно проверяя, одета ли она, и уставился на кучу хлама, скопившуюся на его столе за последние двенадцать часов.
Не дождавшись ответа, он снова посмотрел на нее, стараясь не сводить глаз с ее лица. К несчастью, там были еще и губы. Вот черт.
Хлоя мрачно на него взглянула.
– Я заплачу, – равнодушно добавил Гибсон, почти уверенный, что ее беспокоит цена.
– Не… не в этом дело. Просто… я не могу вернуться домой.
– Что? – Гиб вскинул брови. – Что значит, не можешь вернуться? Естественно, можешь!
Но Хлоя Мэдсен решительно покачала головой.
– Нет. Я не могу вернуться до пятнадцатого августа.
– Тебя что, изгнали из Айовы до пятнадцатого августа?
Хотя он не был в Айове лет двенадцать, вряд ли они там ввели закон, запрещающий кому-либо возвращаться.
– Я обещала, что вернусь пятнадцатого августа, – заявила Хлоя с таким видом, будто это что-то объясняло.
– Ну и что? Там же есть телефон? Позвони и предупреди, что приедешь раньше. Звони сейчас же и скажи, что возвращаешься сегодня вечером.
Но она покачала головой.
– Не могу.
