всем мире публика выстраивалась в длинные очереди, чтобы посмотреть премьеру «Фирензе». Затем началось мое путешествие вслед за фильмом; телеинтервью со мною демонстрировались в лучшее эфирное время; даже «Уолл-стрит джорнэл» представил меня как знаменитость в мире бизнеса. «Вряд ли можно быть еще счастливее», — говорила я репортерам со всех концов света. Так оно и было.
Но они задавали одни и те же вопросы. «Расскажите о своей личной жизни, Элизабет. Кто ваш возлюбленный? Кто же тот мужчина, который вас любит? Элизабет, такой человек должен существовать».
Всего лишь типичные репортерские вопросы, говорила себе я, но каждый раз во мне возрождались леденящие душу предутренние сны. Я прогоняла их, улыбалась в объективы камер и отвечала: «Я ужасно взволнована предстоящей работой над фильмом об олимпиаде. Это мой новый возлюбленный».
Позже, в гостиничном номере, мне ничего не оставалось, как честно признаться, что теперь я всегда одна. Как некий остров. Видимо, причина заключается в моей постоянной занятости на протяжении последних лет. Привычка или сознательный выбор сделали меня представителем когорты новых американских героев-одиночек, Красивой Одинокой Суперженщиной, скачущей по городам, точно ковбой по Дикому Западу. Я перегоняла стада, сидя в комфортабельных креслах авиалайнеров. «Выпьем за Элизабет, — говорили подруги на наших редких девичьих встречах. — Она безумно талантлива и работает, не жалея сил».
«А все лишь потому, что ей не приходится заботиться о муже!» — замечал кто-то.
Конечно, когда-то, еще совсем недавно, все было иначе. Но ни улыбки, ни понимающие взгляды, ни шутки не способны заглушить тоску по любви, в которой я никогда не признаюсь.
Я настолько вошла в роль, так сжилась с ней, что никто из подруг или коллег не смог бы догадаться о том, что произошло с Бетти. Лишь в последнее время, в черные предутренние часы, когда ночные демоны особенно сильны, у меня появляется мужество слушать ее. Вернее, дело не в мужестве. Бетти не в состоянии спать. Она требует, чтобы я выслушала подробности.
Сны Бетти впервые появились около года назад, спустя несколько месяцев после завершения работы над «Фирензе». Вряд ли это были сны, скорее смутные образы, мимолетные картинки прошлого. Они приходили ко мне средь бела дня. И было непонятно, видела ли я что-то во сне, или меня просто посещали какие-то мысли. Видения становились все продолжительнее, но голос Бетти всегда звучал приглушенно. Снилось, что она зовет меня спуститься вниз по лестнице; раскатистое эхо искажало ее слова, я ничего не понимала… Она обращалась ко мне из длинного туннеля, но слова тонули в грохоте поездов, скрежете колес… Мы беседовали на многолюдной вечеринке, на Бетти черное шелковое платье без бретелек, длинные светлые волосы блестят… в руках у нас бокалы с вычурной огранкой, голоса гостей и музыка заглушают ее голос… она говорит по-испански, слова кажутся бессмысленными — я не знаю языка, на английском языке речь почти не слышна… Затем она стала приходить ко мне в облике ребенка, называя себя Куколкой Бетти; в светлых волосах, стянутых в пучок, как у балерины, розовеют маленькие цветы. Бледная и худенькая, черное балетное трико обтягивает ее ноги; она долго сидит, склонив голову и не желая говорить… В последнее время Бетти снова являлась мне в образе молодой женщины; произносимые ею слова звучали отчетливо. Я просыпалась лишь тогда, когда она разрешала.
ГЛАВА 2
— Сеньора, извините меня, сеньора, — прервал мои мысли официант «Кафе де ла Опера», стараясь говорить по-английски как можно лучше.
Он поставил передо мной незаказанную чашечку кофе.
— Это от того господина, он очарован вами.
Официант указал на человека со светло-серыми глазами, который недавно поглядывал на меня. Я робко кивнула: разучилась знакомиться с красивыми мужчинами в кафе. Впрочем, волноваться не стоило, незнакомец встал и вышел с террасы на Рамблас. Возможно, он благодарен мне за мое смущение, подумала я, провожая взглядом высокого, стройного человека. В такт мягкой, кошачьей походке непринужденно двигались его руки, ощущалась грация спортсмена, угадывались тренированные мышцы ног… он мог быть теннисистом… а голову держал высоко, как танцор. У меня еще сохранилась привычка оценивать человеческое тело: в «Театро дел Лисео» зачастую приходилось убивать время, разглядывая мужчин.
Здание оперы было закрыто; только в кассе продавались билеты на вечернее представление — давали «Лулу». Я мысленно перенеслась на огромную сцену, увидела ее глазами Бетти в свете белых и голубых прожекторов…
Бетти и ее подруги из женского кордебалета каждый вечер, стоя за кулисами, наблюдали за Луисом, звездой труппы, творившим невообразимые прыжки и пируэты. За ним у края сцены находился мужской кордебалет; белое трико обтягивает рельефные мышцы бедер, упругие, округлые ягодицы. Девушки называли Луиса Эл Гитано, Цыганом, за смуглое лицо и животную энергию. «Твой возлюбленный, — смеясь, говорили они Бетти». — «Si, Luis, amor, у ballet».
«Да, Луис, любовь и балет навеки», — повторяла Бетти. В Барселоне сбывались все ее мечты.
После утренних упражнений в зале, если ее не вызывали на дневную репетицию, она позволяла себе забыть о балетной диете и наслаждалась долгим испанским ленчем. Затем любовалась восхитительными сокровищами, выставленными в маленьких лавках на мощенных булыжником улочках, а также кораблями в порту и суровыми, пугавшими ее чем-то матросами. Иногда, отвечая на их взгляды, она представляла, какую ревность это пробудило бы в Луисе.
Ранним вечером Бетти со своими новыми друзьями по «Театро дел Лисео» готовилась к очередному спектаклю. В гримуборной кордебалета, прямо возле кулис, вечно царил хаос; на освещенных столиках стояли баночки с жидкой пудрой, румянами, тенями, губной помадой. Ни один дюйм перед зеркалами не пустовал… Она сидела между двумя танцовщицами, растапливавшими в ложках черный воск и наносившими его на ресницы с помощью спичек. Когда воск застывал, ресницы становились невероятно длинными. Именно здесь девушка входила в свою новую жизнь, рассказывая о прежней.
— Мой отец был известным скрипачом, — она удивила труппу своим неплохим испанским, растапливая воск. — А мать — русской балериной, с очень длинным полным именем, все называли ее Марией. И я тоже.
Девушки удивленно смотрели на Бетти, и она продолжала: «Мария была очень юной. Высокого роста, она из-за своей изящной фигуры казалась еще моложе. Мы смотрелись прямо как сестры. Папа называл нас „своими маленькими девочками“.
Балерины навели справки; оказалось, что Бетти ничего не придумала, захотелось узнать больше. Бетти не заставила себя упрашивать: «Мы жили в большой квартире на Риверсайд-драйв в Нью-Йорке. Мария дала мне первый урок танца по русской методике дома. Папа установил балетный станок в музыкальной комнате и каждый день после школы играл на скрипке, пока мы делали упражнения. Солнце светило в окна, как свет прожекторов».
После вечернего выступления в «Театро дел Лисео» Бетти продолжила рассказ о своих знаменитых родителях. Балерины собрались в «Кафе де ла Опера» и внимательно слушали. «Папа родился в Австрии. С Марией он познакомился в Ленинграде во время гастролей, проходивших в рамках культурного обмена. Ей исполнилось только шестнадцать, но она уже танцевала в Кировском. Они полюбили друг друга, но тогда уехать из России по желанию было невозможно. Папа тайно вывез Марию на грузовике в Румынию. Оттуда путь лежал в Югославию и дальше на запад. Глубокой ночью они достигли Данубы в Румынии и при лунном свете переплыли ее».
Балерины пришли в неописуемый восторг; руководство театра, сидевшие рядом слушатели подняли бокалы в честь Бетти. Романтическая история ее родителей никого не оставила равнодушным.
Однако Бетти догадывалась, что, как только они с Луисом покинут кафе, начнутся бесконечные пересуды. Всем было известно, что родители ее умерли, но никто не хотел выяснять подробности у нее. Фразой «Она, похоже, очень их любила» разговоры о родителях заканчивались.
Впрочем, появлялись и другие вопросы. Однажды в кафе, собираясь повернуть ручку двери, Бетти вдруг застыла как вкопанная. «Почему Бетти приехала в Испанию, где ей платят мизер за кордебалет? — послышался голос одной из подруг. — Очень странно».
Вторая танцовщица в ответ произнесла: «А ты знаешь, что шестнадцати лет Бетти приняли в труппу „Нью-йоркского балета“?
«И больше года она исполняла там главные партии, как и ее мать, — подтвердила первая. — Пресса
