Дождались, когда он окажется в хорошо замотивированной длительной отлучке из своей официальной резиденции, в очередной раз переместится на Землю, естественно, без санкции своего Департамента. Уже серьезное правонарушение. Вздумай он посетить любой из миров Конфедерации, претензий к нему не было бы, напротив, согласно рангу он имел право на соответствующий Протокол.
Земля же, как, кстати, и Таорэра-Валгалла, относилась к «закрытым территориям», выведенным из юрисдикции Департамента активной дипломатии.
Поэтому вошедший в апартаменты Тайного посла чиновник, согласно положениям Церемониала состоящий в одном с ним ранге, в крайне уважительном стиле попросил всего лишь объяснений. Если таковые имеются, вопрос снимается сам собой и почтеннейшему Послу будут немедленно принесены все положенные извинения.
Антон поначалу не оценил серьезности положения, в котором оказался, и сослался на тему своей научной работы, которая велась строго в пределах его специализации и, естественно, предполагала постоянный сбор и обновление фактологической базы. Чем он и занимался в свободное время, никак не выходя за пределы исследования.
На Земле подобного объяснения хватило бы, и настырного ученого или журналиста, проникшего, скажем, в район военных действий или зону, находящуюся под международным эмбарго, просто выдворили бы к месту постоянного проживания, если бы соответствующие службы не уличили его в прямом шпионаже или пособничестве мировому терроризму. Да и то почти наверняка вмешались бы международные организации, правозащитники, пресса, общественное мнение. Хорошие адвокаты, в конце концов. Могли бы, конечно, и убить из-за угла, и взять в заложники, но это уже был бы эксцесс исполнителя.
Здесь – не прошло.
Вопрос о шпионаже (в том смысле, как это понимается
Нашлось и еще несколько пунктов, по преимуществу касавшихся именно нарушений принципов Соответствия. Если попытаться подобрать им земные (еще точнее – советские аналогии времен Отечественной войны), то получилось бы нечто вроде
В СССР такие обвинения тянули для офицеров и генералов в лучшем случае на разжалование и штрафбат (пока не смоешь вину кровью или особым героизмом). Но могли дать и
В Конфедерации нравы были ничуть не мягче, и много сотен лет действовала судебная система, удивительно напоминающая практику сталинских «Особых совещаний», где решения принимались без участия прокуроров и адвокатов, на основании
Здесь то же. И приговор был написан заранее, и все подготовительные мероприятия проведены, просто церемониал соблюдался тщательнее. Как писал Конфуций: «Откровенность без церемониала – это хамство».
Со всеми положенными рангу Антона почестями его препроводили в парадные покои Особоуполномоченного Департамента Соответствия по этой планете, где Облеченный Доверием второго класса (чиновник на два ранга выше подсудимого) собственноустно зачитал формулу обвинения и приговор, после чего осужденному предоставилось «последнее слово». Такая юридическая тонкость.
Не до приговора, а после. Чтобы, значит, объект правосудия мог высказать свою позицию максимально свободно и в полном объеме, не стесненный мыслью, что его слова могут как-то повлиять на позицию суда, в ту или другую сторону. Более того, речь можно вообще не произносить, а изложить ее на бумаге, любым объемом, не второпях, под влиянием негативных эмоций, а хорошенько все обдумав и осмыслив. Временем осужденный тоже не ограничен, пиши хоть до конца срока, хоть до конца жизни. Затем собственноручно переплетенный автором труд (брошюра или толстый том) будет передан на хранение в специальную библиотеку, где с ним смогут ознакомиться все желающие, имеющие специальный допуск.
За тысячелетия, говорят, там накопилось громадное собрание весьма любопытных материалов.
Антон обошелся тем, что в нескольких емких фразах сообщил Высокому суду все, что он думает о нем лично, Департаменте в целом и самой Конфедерации. Закон действительно был мудр, слова, которые в ином случае потянули бы еще на несколько серьезных статей, в данный момент, после оглашения приговора, как бы теряли свой «подрывной» характер.
Вердиктом было «пожизненное просветление», но и только. Ни титула, ни иных прав и привилегий осужденный не лишался, тем более – его наследники и родственники, если бы таковые обнаружились. Режим содержания более всего походил на «домашний арест», а не на тюрьму или каторгу. Но – заключение строго одиночное, никаких свиданий и тому подобного. Все каналы связи с внешним миром переключались строго на прием, то есть, грубо говоря, Антон отныне и навеки оказывался внутри некоей «сферы Шварцшильда», за пределы которой никакое материальное тело и даже пакет информации вырваться не может…
И это – навсегда.
Его даже не стали принудительно рекондиционировать. Зачем? Наказание не предполагало вмешательства во внутренний мир осужденного. В противном случае это получилась бы уже другая личность, не несущая ответственности за деяния «оригинала». Он оставлен таким, каким был в момент появления преступного умысла, в процессе его осуществления, и в таком же качестве должен осмысливать его последствия…
…Все, что думал, переживал, анализировал и записывал Антон, сообщать здесь и сейчас не имеет смысла. В отличие от Эдмона Дантеса он прекрасно знал, за что пострадал, потому был избавлен хотя бы от терзаний неведением. В остальном же все было очень и очень плохо.
Если Учитель в свое время опасался, что его направят на «путь просветления», так тот вариант – детские игрушки. «Путь» – это всего лишь аналог ссылки провинившегося священника в отдаленный монастырь, где он терял часть физической свободы и возможность общения с паствой и привычным окружением. А «глубокое просветление» – вроде заточения джинна в кувшин с последующим выбрасыванием в Марианскую впадину.
«Кувшин», конечно, был побольше стандартного, вполне приличная вилла, снабженная всей необходимой для поддержания жизни бытовой автоматикой и доступом в Информарий. Имелась и территория для прогулок, садик в половину футбольного поля, где он мог заниматься огородничеством, цветоводством или конструировать собственный «Сад камней» с любым количеством элементов и самой невероятной геометрией.
А главное – цель наказания достигалась с первых же минут или часов. Ничем иным, как размышлениями о своей горькой участи, допущенных ошибках и вариантах «более правильного поведения», узник заниматься просто не мог. Даже отвлечь себя разработкой планов побега не получалось, так как вариантов просто не существовало. С тем же успехом Робинзон, за отсутствием материалов для постройки лодки, мог сосредоточиться на отращивании у себя крыльев или жабер.
Конечно, эффект наказания был бы куда большим, думал временами Антон, любуясь закатом, рассветом или покачивающейся под движением ветерка травинкой, если достигший «истинного просветления» все же получал в точно рассчитанный момент свободу. Тогда система могла получить особь, пригодную к дальнейшему и весьма полезному использованию. А так понапрасну растрачивается ценный материал…
Дальше в голову приходили самоуспокоительные мысли, что так скорее всего и обстоит дело, рано или поздно узника освобождают и направляют на какую-нибудь работу, скорее всего под другим именем. Мало ли в Конфедерации систем и планет, нуждающихся в хороших специалистах?
Нужно только вычислить оптимальный срок наказания – год это, три или пять? Больше вряд ли, серьезные исследования давным-давно установили, что после пяти лет одиночки (настоящей одиночки)
