—Извините, пожалуйста.
—Чего уж там,— примирительно ответила Анна Алексеевна.— А на мой вопрос вы так и не ответили.
—Курю и еще как.
—Зачем? Это ж как алкоголизм.
Что я мог ответить Анне Алексеевне? Хорошо еще, что в этот момент в комнату вошла Маринка. Она мгновенно оценила ситуацию и сказала:
—Я не знаю, о чем вы говорили, но по лицу нашего гостя вижу, что тебе, дорогая мамочка, в самый раз выпить чашечку холодного компота.
—Вы не обижайтесь,— сказала Анна Алексеевна.— Лично к вам этот разговор не относится. Можете курить сколько угодно, даже здесь.
—Спасибо,— ответил я, отпив глоток холодного отвара сушеного винограда, кизила и еще каких-то диковинных для меня ягод. Между прочим перед разговором о курении я действительно собирался закурить, даже потянулся было в карман за папиросами. Но потом во время опомнился и теперь не стал бы курить, даже если бы упрашивали.
—Здесь не надо,— приняла участие в разговоре и Маринка.— Вообще курить не надо. Мама в этом отношении совершенно права.
—Не буду,— ответил я. А что? Не потому, что так хочет эта девчонка, а просто, чтобы испытать свою силу воли.
—Правда, не будете?— обрадовалась Маринка.
—Бросать слова на ветер не привык.
Я заметил, когда Маринка довольна, она, улыбаясь, немного морщит нос. От этого взгляд ее становится немного лукавым. «Посмотрим»,— кажется, хочет сказать она.
—Точка, навсегда.
—Хорошо как!
—Маринка всегда радуется, когда ей удается сделать что-нибудь хорошее,— заметила Анна Алексеевна, тоже улыбаясь. В этот момент она была очень похожа на свою дочь. Казалось, что за столом сидят две сестры, только одна из них совсем юная, а другая— постарше.
—Спасибо вам за гостеприимство,— поблагодарил я женщин.— Из-за вашей доброты я не смогу теперь нести воду на гору.
—Сможешь, ты парень дюжий,— в тон моим словам ответила Анна Алексеевна.— В крайнем случае тебе поможет Маринка.
—А меня теперь саму нужно нести на руках.
—Не болтай лишнего,— уже строго заметила мать. Я наполнил ведро водой и, простившись с Анной Алексеевной, пошел через виноградник в гору. Маринка, шедшая вслед за мной, сказала:
—Выйдем за виноградник— там я помогу вам нести ведро.
—Вы что, хотите, чтобы меня засмеяли ребята?
—А они не узнают.
—Узнают— не узнают, я же сам потом себе не прощу.
—Ну тогда поставьте ведро и отдохните. Кстати и виноградник мы уже прошли.
Я поставил ведро на каменистый уступ и машинально вытянул из кармана распечатанную пачку папирос. Только когда начал извлекать папиросу, вспомнил о данном слове не курить. Я перевел взгляд на Маринку. Она с любопытством следила за тем, что я буду делать дальше.
—Не буду, не буду,— я смял пачку и бросил ее далеко в кустарниковые заросли. Маринка, довольная, смешно сморщила свой носик, минуту постояла, молча разглядывая мою неуклюжую фигуру, и сказала:
—Приходите к нам, когда сможете.
—Спасибо, Маринка. Обязательно приду.
—До свидания,— и она подала мне руку, маленькую, почти детскую. Мне даже совестно стало, глядя на свою ладонь-лопату, которую я протягивал Маринке.
2
Пришел я в расположение поста, когда все уже пообедали. Демидченко сидел на камне у края площадки и набивал махоркой скрученную из газетной бумаги длинную воронкообразную трубку, или, как мы называли ее, козью ножку. Меня он, казалось, не замечал, не реагировал даже на доклад о моем возвращении. За время вот такого нарочитого молчания подчиненный, как я заметил, приходил в уныние, а самого Демидченко начинала душить злоба. Но меня не так-то просто вывести из равновесия. Я же понимаю, что он просто ищет придирку. Но для чего?
—Где прохлаждались столько? Вы что, на курорт приехали?— спросил наконец Демидченко.
«Что ему нужно от меня? Ведь я же не претендую на его должность. Да о какой претензии может идти речь, когда я просто рядовой краснофлотец, а он — старшина второй статьи. Я не даю ему ни малейшего повода упрекнуть меня в неуважении к его авторитету командира. Самое большое мое желание состоит в том, чтобы он относился ко мне так, как относится к моим сослуживцам, не более. Но так не получается. Почему?— не раз задавал я себе вопрос.— Неужели есть такие люди, которые за твою помощь готовы преследовать тебя до конца своей жизни? Нет, я не верю в существование таких людей. Тогда что еще может быть причиной, которая заставляет Демидченко так остро ненавидеть меня?» Я теряюсь в догадках, но придумать ничего не могу.
—Отвечайте, когда вас спрашивает командир.
—А что ему отвечать, товарищ старшина второй статьи, когда вы его сами послали,— вступился за меня радист Лученок.
—Вас не спрашивают. Тоже мне адвокат нашелся. Я жду,— напомнил свое требование Демидченко.
—Неудобно было отказываться от угощения.
—Вы что, Нагорный, воинскую службу несете или дипломата из себя корчите? Последний раз предупреждаю!— пригрозил Демидченко и ушел на противоположный склон горы.
Не расстраивайся. Ну его к черту,— сказал мне Лученок.— Тут мы оставили тебе первое и второе.
—Спасибо, я уже пообедал.
—Га! Что я вам говорил?— крикнул Семен Звягинцев и перешел на скороговорку.— Он же тешшу заимел. А какая тешша отпустит своего зятя непообедавши? Когда Колька привел эту кралю, я сразу смекнул, что к чему.
Рядом сидевший Петр Музыченко отодвинул свой котелок и без подготовки ответил Звягинцеву четверостишием:
—Мы тэбэ поставым, Сеня, замисть кулэмэта, и строчы очэрэдямы из свого сэкрэта.
Музыченко был родом из Волыни и по своей внешности очень походил на Тараса Шевченко в молодые годы. Сходство с украинским поэтом дополняли усы и лысеющий лоб. А ведь Петру было всего двадцать лет. Добродушный, с мягким характером, Музыченко тем не менее становился едким, когда кто-нибудь наносил другому обиду. Особенно часто доставалось от него Звягинцеву. Донять Петра чем-либо невозможно, и это скоро усвоил Звягинцев. Семен, как только Музыченко начинал с ним вести словесную баталию, делал вид, что у пего полно неотложных дел, и уходил в другое место.
—Сам ты кулэмэт,— ответил Петру Звягинцев.
—Зачем ты с ним связываешься? Пусть бы трепался, пока не надоело,— сказал я Петру, когда Семен ушел.
—На кращэ закуры.
—Спасибо, Петя. Не курю, бросил.
—Колы?
—Может, с час тому назад.
